Ты единственный такой - [7]

На одной из этих дорог ты можешь встретить и свою судьбу, которая одарит тебя подарками, предназначенными ею самой.

Одарит, если выйдешь на открытую утром дорогу дня, если ты примешь приветствие и приглашение этой до– роги.

Ты не знаешь, что у тебя есть этот приемник души, который дан тебе как дар Творца еще при рождении, ты не знаешь, что в твоей воле настроить его на волну энергии, поисков, творчества, добрых слов, взглядов людей, желающих тебе добра.

Не знаешь, что у тебя есть такой приемник, значит, его как бы и нет.

Тогда утро становится продолжением незакончившейся вчерашней рутины, новых препятствий, все более высоких бытовых барьеров. Тогда весь день ты только и будешь слышать недовольное нытье, упреки, словно треск какого-то испорченного радиоприемника.

Сплошное горе.

Ты не знаешь, что судьба каждое утро шлет тебе подарок дня, – его и не дождешься, его у тебя попросту и не будет.

Не знаешь, что тебе дарована природная смелость – страхи, чары нерешительности, недовольства сами собой тотчас вторгаются в мысли, гасят мечты. Что остается? Только с завистью смотреть на тех, кто смело, изо всех сил (их они тоже смело находят) идет вперед, поднимается в гору и, с каждым шагом добиваясь очередной победы, становится еще смелее, еще больше радуется каждой победе. Они восхитительны и прекрасны тем, что и самые большие преграды одолевают с радостью и азартом. Если ты не знаешь, что и ты одарен этой отвагой смелых, значит, у тебя ее и нет.

Ты не знаешь, что среди многих друзей есть один, который всегда готов прийти тебе на помощь, который больше всех остальных ценит твои мысли, твои устремления. Ты не знаешь, что он хочет называть тебя своим лучшим другом, значит, нет у тебя и этих дарованных дружбой сил, тебе не с кем посоветоваться на жизненном перекрестке, тебе некому протянуть руку, когда окажешься в водовороте жизни.

Ты не знаешь, не задумываешься, каким талантом ты награжден, – идешь по дороге жизни словно с завязанными глазами, идешь не по своему пути.

Можно научиться выполнять любую работу, но делать с радостью, с азартом, любуясь сделанным, можно только то, что тебе предназначено.

Если работа не становится творчеством, то и твои творческие силы остаются спящими, неиспользованными, бесплодными. Ты не знаешь…

Нет, ты знаешь. Ты знаешь, что можешь найти в себе все, что имеют самые талантливые, самые творческие, самые счастливые. Они счастливы тем, что постоянно искали, творили, любили, зная, что все это им дано…

Ты знаешь.

И получаешь все подарки судьбы: радость творчества, радость любви.

На полях сражений

В тот день он стоял у окна и, о чем-то задумавшись, наблюдал за танцем двух воробьев. «Нет, это не танец, это БИТВА», – усмехнулся он, сконцентрировав взгляд на той плитке мостовой, на которой и происходил этот спектакль, привлекший все его внимание.

По середине плитки, будто на театральной сцене, лежала маленькая – на человеческий взгляд – и большая – на воробьиный – крошка хлеба. К ней одновременно подскакивали два воробья. Едва они несколько раз ударяли клювами по хлебному мякишу, один из них, проглотив капельку и видя, что и второй насыщается тем же кусочком хлеба, чирикая, норовил клюнуть конкурента, а тот мигом прыгал в сторону.

Когда он снова осмеливался подобраться к этой общей найденной добыче, тот, видимо, более сильный, более старший, а может, и более знатный воробей, снова атаковал воробьишку более низкой касты и гнал его прочь с поля битвы, на котором, как известно, может быть только один победитель.

Человек долго наблюдал за этой победной борьбой, все пытаясь отгадать, в чем заключается наполеоновский настрой этого воробья.

Он наметанным глазом измерял величину обоих воробьев. Никакой разницы – они оба были одинаковы. Одинаково маленькие или одинаково большие, смотря с кем сравнивать – с вороной, которая прилетела и в конце концов мигом проглотила этот объект воробьиных распрей и борьбы – всю хлебную крошку целиком, или с муравьем, для которого и остаток крошки – немалая добыча.

«Нет, все-таки эти воробьи не были одинаковыми, – уже после работы, глядя телевизор, на экране которого происходила уже борьба не воробьев, а людей, думал про себя человек. – Может, у одного из них было на несколько перьев больше, а может, он умел их так ощетинить, чтобы продемонстрировать свою смелость и решимость, может, у него клюв был длиннее на целый миллиметр, а может, у него от рождения был какой-то невидимый человеку, но решающий для воробья особый знак.

Вполне возможно, что у победителя был властный или даже королевский голос и его чириканье настолько же заставляло подчиняться, замолкать, как и приказ бригадира подчиненной ему бригаде, как идущей по подиуму красавицы – только еще поднимающейся на него, или истина правящего справедливостью – ищущему справедливости».

Человек смотрел на экран величиной с плитку мостовой и следил за ареной людских сражений. Борьба была яростной и прекрасной, тайной и открытой, по-воробьиному агрессивной и по-шамански коварной.

Разум боролся с коварством. Красота со временем. Сосед с соседом. И победители получали не крошки, а должности, титулы, замки, виллы. Те, что поменьше, – хотя бы дорожку от своих владений к озеру, мосток через ручей или право первому садиться за стол.