Твой сын, Одесса - [42]

Украина фартэ бинэ,

Есты лаптэ, есты пынэ —

Ай-яй, ля-ля!

Есты лаптэ, есты пынэ,

Домнишоры фартэ бинэ —

Ай-яй, ля-ля!

Кто-то ругался, кто-то хохотал, визжала какая-то женщина — и над всем этим взахлеб всхлипывала скрипка, задыхалась труба, хрипел саксофон, звенели, как черепки разбитой посуды, литавры.

Яша вначале сел на стул, стоявший у стенки, чтобы хорошо видеть весь зал, но через минуту попросил Лену, сидевшую напротив:

— Ли, давай поменяемся местами.

— Зачем, Капитан?

— Не спрашивай. Быстро садись на мое место.

Лена повиновалась. Усевшись спиной к залу, Яша наклонился к ней и прошептал:

— Вон там, в углу, правее оркестра, сидят двое, шепчутся. Видишь?

— Вижу.

— Один плюгавый, лицо, что сушеная груша. Нос хрящеватый, крючком. Видишь?

— Да, вижу.

— А второй — долговязый, стриженый, с тупым лицом и мясистыми губами?

— Да.

— Это — Садовой. Он не должен меня видеть. А ты следи и, если Садовой соберется уходить, скажи мне… Только, не таращи глаза и со мной говори веселее, мы же — в ресторане.

Яша налил по бокалу пива:

— За любовь.

И чуть не поперхнулся от смущения. Хорошо, что в зале стоял такой галдеж и гремела музыка, — никто не обращал на Лену и Яшу внимания.

За столиком справа от оркестра пили и шептались долго, пока Алексей Садовой совсем не опьянел. Тогда плюгавый подозвал официантку.

— Он расплачивается, — улыбаясь, прошептала Лена.

— А Садовой?

— Уронил голову на стол. Кажется — готов… Подожди… Официантка еще налила стопку и поставила возле Садового… А плюгавый… Плюгавый пить не стал. Он уходит. Яша, он идет к выходу.

Яша завернул в бумажную салфетку недоеденную ветчину:

— Пойдем, Ли.

На улице их снова встретил шустрый лоточник с сигаретами. Яша кивнул ему на плюгавого и, подхватив Лену под руку, пошел в сторону Соборной. А лоточник кинулся к плюгавому, собравшемуся пересечь Дерибасовскую:

— Господин, вы забыли купить сигареты! Лучшей марки: румынские, болгарские, германские — какие хотите, такие купите!

— Пшел вон! — буркнул господин.

— Иду вон! — ответил лоточник и подморгнул стоявшему в сторонке Алексею Гордиенко.

Алексей пошел через улицу рядом с плюгавым.

Они шли почти рядом до самой Пушкинской: невзрачный человечек в добротном драповом пальто, фетровой шляпе и молодой подвыпивший парень в серой кепке, надвинутой на глаза, и короткой куртке с поднятым воротником. Дальше невзрачного господина сопровождал Шурик Хорошенко — Алексей вернулся к ресторану, где Чиков еще караулил Садового. Хорошенко видел, как человек в шляпе миновал гипсовых атлантов, поддерживающих балконы гостиницы, и направился к сигуранце на Бебеля, 12.

— Горим и пахнем жареным! — сказал Хорошенко, возвратясь в мастерскую. — Если продал, многие пострадают. Надо сматываться.

— Надо ликвидировать, — предложил Чиков.

— Не горячитесь. И никому ни слова, — приказал Яша и начал собираться в катакомбы.

…Бадаев, как обычно, сидел на вытесанном камне, опершись на колени локтями. Он то складывал ладони вместе, то разводил их в стороны и пристально смотрел на сидевшего рядом Яшу: с каждым заданием взрослеет парень, набирается мужества, хладнокровия, выдержки — ничто так не шлифует характер, как сама жизнь. Всего несколько месяцев прошло — и нет уже капитана Хивы — восторженного романтика, мечтающего о бескрайнем море и дальних походах. Есть Яков Гордиенко — командир молодежной группы партизанской разведки и его личный связной. Правда, чтобы быть хорошим командиром, недостаточно одной смелости, надо владеть тактикой, надо непрерывно изобретать все новые и новые неожиданные для оккупантов ухищрения, приемы, удары. Ум и сообразительность для командира разведчиков нужны, пожалуй, больше, чем для других людей. Конечно, больше. Ведь за каждый промах, за каждую ошибку разведчик расплачивается жестоко и немедленно. Ум и сообразительность у парня тоже есть. Зреет Гордиенко быстро — попробуй тут не зреть! — но прежней горячности в нем еще много.

— Вот что, Яков Яковлевич, — впервые назвал он юношу по имени и отчеству. — Вина Садового доказана не только твоим донесением. Партизанский суд приговорил предателя к смерти. Исполнение приговора поручаю тебе.

16. «То, что должен совершить я…»

В мастерской осталось трое — Хорошенко еще с вечера ушел на Большой Фонтан на связь с рыбаками. У Яши работа не клеилась: валились из рук напильники, стыл паяльник, не держали деталь тиски.

— На тебе лица нет, Яшко. Пошел бы поспал лучше, — предложил Алексей.

Но Яша только отмахнулся от него. А когда наступили ранние зимние сумерки, зло швырнул в угол старую горелку, с которой весь день морочился, вытер ветошкой руки, подошел к Чикову:

— Пойдешь сегодня со мной к Садовому.

И Чиков, и Алексей знали, зачем надо идти к Садовому. Тот и другой были готовы к этому, но тот и другой думали: только бы не мне. Нет, они не трусили. Но одно дело вступать в открытый бой с патрулем, как тогда на Базарной, и совсем другое — прийти и убить… своими руками… Руки Алексея привыкли к тонкой ювелирной работе, к прохладе металла и теплоте паяльника. Что же касается Чикова, то мысленно он расправился уже со множеством мерзавцев, а живой крови так и не видывал. Он понимал, какое зло может причинить Садовой всему отряду, — может, уже и предал всех, — он холодно, обдуманно ненавидел предателя и первым сказал: «Надо ликвидировать…». И все-таки убить своими руками… Саша почувствовал приступ отвратительной тошноты. Спросил чужим, дрогнувшим голосом: