Твой сын, Одесса - [2]

— Рубить рангоут? — продолжал Капитан.

Фимка только догадывался, что это какая-то работа, связанная с морем, но что такое рангоут и зачем надо тот рангоут рубить?.. Нет, определенно, Капитан сейчас пошлет его вон… Ну и что? Уж больно задается этот рыжий! Живя у моря, морскому делу научиться не хитро. А вот умеет ли Капитан делать то, что умеет Фимка? Вовка, например, не умеет. Фимка осмелел и шагнул навстречу Капитану:

— Электромонтером могу. Печатать на машинке умею… И еще: рубанком снять стружку толщиной с бумажный лист.

— О-о! — повел разлетистыми и ровными, как стрелки, бровями Капитан. — Насчет рубанка, я и сам умею. А что ты умеешь такое, чтобы не сходя с места… мы проверили твои слова?

— Умею… — Длинный и худой Фимка набрался духу и подошел вплотную к Капитану. — Умею стихи читать. Вот! Наизусть.

— Начинай! — спокойно сказал Капитан.

— Что же, тебе всего «Онегина» или «Во весь голос» Маяковского?

Капитан засмеялся, протянул Фимке руку:

— Нет, ты — настоящий штормовой парень. Только читать всего «Онегина» не стоит. Видишь, скоро взойдет солнце, всю скумбрию упустим. Знаешь?.. Прочитай четыре строчки. Самые-самые.

— Из «Онегина»?

— Не обязательно. Но те, которые для тебя… дороже всех других, что ли.

— Заветные?

— Во-вот! Только имей в виду — без дураков.

Фимка постоял, пошевелил губами, оглянулся на притихших Вовку и Мишку, набрал полную грудь воздуха:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы.

Эти строчки часто читал Фимкин отец, политрук Бомм. Он написал их даже в том последнем письме, которое пришло Фимкинои матери с Халхин-Гола на другой день после похоронной. Фимка и прочитать их хотел, как когда-то отец, нараспев. А не получилось: просто сказал и все.

Сказал и умолк. И ребята молчали. Вот и не знали они ничего ни о погибшем политруке Бомме, ни о его последнем письме, ни об оставшейся в Москве Фимкинои матери, а молчали, словно вместе с Фимкой все это вспомнили.

— С душой читаешь, — вздохнул Капитан. — В Одессу насовсем приехал?

Фимка молча кивнул головой.

— У него отец погиб, — подал голос Володя. — А мать тяжело заболела, в больницу положили. А его с Ленкой в Одессу к бабке прислали.

— Ленка — сестренка, что ли? — снова спросил Капитан.

Фимка опять кивнул головой.

— Ничего. Бывает, — успокоил его Капитан и резко повернулся к товарищам: — Ну, чего застыли? Рангоут ставить! Фрегат — на воду!

Рангоут оказался обыкновенной жердью, к которой цепляли самодельный парус, румпель — куском доски с дыркой, его насаживали на руль, чтобы удобнее было править, шполик — деревянным черпаком, баян — самодельной корзиной для рыбы, а Капитан — комсоргом класса военно-морской спецшколы Яшей Гордиенко, симпатичным, хотя немножко и задиристым парнем.

Яша Гордиенко, Володя Федорович, Миша Куртич и Абраша Уманов дружили с детства, учились в одной школе, вместе их принимали в пионеры и в комсомол, вместе они решили и в спецшколу поступить, чтобы всю жизнь борт о борт по морским дорогам пройти. Троих приняли, а Мишу Куртича врачебная комиссия забраковала — подвело зрение. Теперь Миша уезжал с родителями в другой город, и дружки решили дать клятву верности друг другу, чтобы, значит, где бы кто ни был, что бы ни делал, всегда о друзьях помнил, чувствовал плечо товарища.

Все пираты, рыцари и подвижники, о которых приходилось ребятам читать, писали клятвы своей кровью, принимали их торжественно. Миша Куртич предлагал это сделать в катакомбах, при свечах. Но Абраша Уманов и Яша Гордиенко сказали, что так клялись только жадные флибустьеры и жестокие конквистадоры, а они — комсомольцы, будущие мореходы и открыватели новых земель, поэтому клятву следует давать на борту «Дианы», в открытом море, во время восхода солнца.

Когда далекий краешек моря накалился добела, «Диана» была уже далеко от берега. Капитан приказал сушить весла, снять тельняшки и повязать их на головы тюрбанами.

Море еще не проснулось. Оно дышало медленно и глубоко, то приподнимая, то опуская «Диану» на своей широченной груди.

— А как быть с ним? — спросил Абраша, показывая черными глазами на Фимку.

— Спустить за борт, пусть это время поплавает, — деловито объявил Капитан.

Фимка глянул в темную воду, и ему показалось, что глубина уже обожгла его нестерпимым холодом. Он по-настоящему испугался:

— Что, за борт? Что, за борт? — пропищал он, хватаясь за банку. — Я же не умею плавать! Я же…

— Он вправду не умеет плавать, — заступился Володя. — Еще пузыри пустит, тогда что?

— Тогда пусть замрет и не дышит, — смилостивился Капитан.

Смуглый и юркий, как бычок-подкаменщик, Абраша вынул из кармана жестяную школьную ручку-вставку, маленький граненый стаканчик и лезвие безопасной бритвы. Надрезав лезвием кончик среднего пальца на левой руке, Капитан выжал несколько похожих на ягодки красной смородины капель в стопку и передал лезвие Володе. Тот заметно побледнел, прежде чем взять лезвие зачем-то погладил себя ладонями по щекам, вздохнул и тоже, надрезав палец, накапал крови в стопку. Затем Куртич и Уманов.

Капитан расправил сложенный вчетверо листок плотной бумаги и, подняв правую руку, начал читать громко, четко выговаривая каждое слово, будто на школьном сборе перед сотнями слушателей: