Твой час настал! - [7]
Оробел бы Мнишек, по нраву своему взмолился бы перед русскими боярами, да умел увидеть, что ничего у них не вымолить. Со смешком отвечал:
— Знать бы, вашим милостям, бояре: каждый может отдать только то, что у него есть, а чего нету, как отдать? Где жемчуга, где камни, где узорочье? Все это вы уже отняли у моей дочери, прихватили и то, что имелось у ее боярынь и прислуги. Осталась она в ночном платье, а по вашему в одной срачице. Я и польские гости знаем, что отнятые у нас драгоценности и платья не в казну пошли, а оказались на боярских женах.
— Ты еще смеешь нас упрекать! — вскричал Татищев и, поднявшись с лавки, замахнулся на Мнишка.
— Остудись! — остановил его Мстиславский. — Посидит бобр на хлебе и воде, вспомнит, что еще не вернул в казну. На то тебе наш боярский приговор, Мнишек: ты остаешься здесь, пока мы не узнаем, как можно будет сойтись с королем, а ты уплатишь, что тебе передано из царской казны.
Перед Шаховским и его спутниками — город Путивль. Но не поспешал воевода в свой город. Остановился в лесочке. Расседлали коней, пустили на свежую траву. И самим нашлось, что поснедать. Костер не развели, чтобы не привлечь внимания городской стражи.
— В город пойдем? — спросил Молчанов.
Шаховской усмехнулся.
— Куда же нам мимо?
К рассвету посвежело. Шаховской проснулся. В лесу еще держался сумрак. Молчанов спал, закутав голову от комаров полами кафтана. Богданки рядом не было. Ни седла его, ни конской сбруи. Шаховской поспешил к коням. И коня Богданки — нет. Утек жидовин. Шаховской не очень-то о нем пожалел. У каждого своя дорога. И в диком воображении не представилось бы, какая предопределена с ним встреча.
Побудил Молчанова.
— Богданка ушел.
— Ну и сатана с ним. Чего его брал?
— Из жалости...
— И жалости не стоит. Чего делать будем?
— Приведем себя в божеский вид, а там повиднеет...
Искупались в речке, почистились, не княжеский въезд в город, да с дороги, каков спрос?
Когда Шаховской явился в воеводской избе перед городовым приказчиком, тот онемел от страха. Еле выдавил из себя:
Откуда явился, воевода?
— Не боись! Не с того света. А вот тебе царский указ, быть мне воеводой в Путивле.
Шаховской протянул приказчику свиток. Приказчик руку отдернул и попятился.
— Какого царя указ?
Шаховской усмехнулся. Любил насмешничать над угодливыми душонками.
— У нас один царь в Москве.
— Ежели от царя Дмитрия...
Шаховской перебил:
— А царь Дмитрий, чем тебе не царь, червь ты дождевой?
— Ныне... — едва вымолвил приказчик, но Шаховской опять его перебил:
— Ныне царствует в Москве царь всея Руси Василий Иванович Шуйский. От него и указ!
Приказчик на шаг придвинулся к Шаховскому, протянул руку за указом. Развернул свиток и глянул на подпись. Подпись Шуйского и к ней царская печать. Повеселел.
— Отлегло, князь! Опасался, что вышел ты из Москвы при одном царе, а прибыл сюда при другом. Пришлось бы тебя схватить и в съезжей избе держать до царского повеления.
Шаховской рассмеялся.
— Ха! Меня схватить? Кабы я вас тут всех не схватил! Почему не спрашиваешь, что в Москве подеялось?
— Потому не спрашиваю, что ты ближним был к царю Дмитрию. Не чаяли не токмо воеводой, а живым тебя увидеть.
Шаховской построжел и приказал:
— Скликай моим именем людей городских и посадских, детей боярских, дворян, служилых. Я им изустно поговорю!
Приказчик ушел распорядиться. Молчанов спросил вполголоса:
— Гляди, князь, кабы нас не побили!
— В Путивле нет на меня битков, и каменьев на меня не сыщется!
Народ собрался. Толпа разрасталась. Бегом сбегались послушать своего воеводу. О том, что царя Дмитрия объявили Расстригой наслышаны. А в толк никто взять не мог, как это царствовал дьякон, коего всякая московская собака в лицо знала.
Шаховской неспеша поднимался на паперть собора, с каждым шагом приближая свою судьбу к крутому порогу: или службой, пресмыкаясь перед Шуйским заслужить прощение, либо возмутить на нелюбого царя всех, кому он не люб.
Поднимался по ступенькам под ропот толпы, словно бы ее дыхание подталкивало его. Поднялся, глянул на путивлян, говор опал. Притихли. Голос у Шаховского звонкий, говорить начал весело.
— Наслышаны в Путивле, что подеялось в Москве? Знаю! Наслышаны. Грамоты царя Шуйского читают повсюду. А теперь спрошу: вы меня знаете?
Толпа выдохнула:
— Знаем!
Еще раз спросил:
— Путивляне! Вы меня знаете?
Приложил к уху руку и наклонился к толпе.
В ответ толпа заревела:
— Зна-е-е-е-ем!
Никто не учил Шаховского, как говорить на площадях с людством. По наитию угадывал, что короткой должна быть речь.
— Так вот я вам говорю! Василий Шуйский сговорился с изменниками и пошел убивать царя Дмитрия.
Шаховской снял шапку и поклонился.
— Поклон всму людству от царя Дмитрия Ивановича! Неужли кто-либо из вас мог поверить, что старый ворон мог убить ясного сокола? Убили того, кто под руку попал, а объявили ложно, что убит царь Дмитрий Иванович. Так вот, я вам говорю: царь Дмитрий Иванович здравствут и собирает воинство, чтобы покарать изменников! Говорю вам верно, а чтоб веру имели, царь Дмитрий вручил мне царскую печать. Вот она!
Шаховской поднял руку с царской печатью, подержал ее на виду, положил в кашель и воскликнул:
В центре повести следователь прокуратуры Осокин. Дело об убийстве комендантом фабрики своей жены н попытке самоубийства сначала представляете» несложным. Однако улики, внимательное изучение обстоятельств преступлении приводят к разоблачению бывшего эсэсовца и его наставника.В основе — реальное дело, которое было расследовано о начале 70-х годов.
Роман посвящен героической деятельности чекистов. В центре первой книги — человек сложной судьбы, участник белогвардейского заговора В. Курбатов. После встречи с Ф. Э. Дзержинским он принимает идеи революции и под руководством чекиста А. Дубровина отстаивает ее интересы в стане Колчака и за пределами Родины.Во второй книге главный герой, сын Дубровина — Никита, встречается с Курбатовым в Испании в 1938 году, потом работает в Германии. Завершается роман рассказом о борьбе чекистов в послевоенные годы с агентурой империалистических разведок.
С героем нового произведения Ф. Шахмагонова Никитой Алексеевичем Дубровиным читатель уже встречался на страницах повести «Хранить вечно», выпущенной издательством «Советская Россия» в 1974 году. Роман посвящен героической деятельности чекистов. В центре — человек сложной судьбы, участник белогвардейского заговора В. Курбатов. После встречи с Ф.Э. Дзержинским он принимает идеи революции и под руководством чекиста Алексея Дубровина отстаивает ее интересы в стане Колчака и за пределами Родины.В настоящей же книге рассказывается о деятельности Никиты Дубровина в годы войны и встрече с Курбатовым в Испании в 1938 году.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию.
Для рассказа о судьбе своего героя мы избрали форму его исповеди. Это не случайно. Сам ход следствия подсказал нам эту форму: искреннее раскаяние человека, запутанного антисоветчиками из НТС, его горячее желание вновь обрести Родину. Небезынтересно будет знать читателю, что человек, который у нас в повести выступает под именем Сергея Плошкина, стал полноправным советским гражданином и работает на одном из советских промышленных предприятий.Подполковник Е.А. Зотов.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.