Твой час настал! - [2]
Екатерина озабоченно сдвинула брови и молвила укоризненно:
— Кто захочет, тот и поверит. Наше время — самозванцев. Ты, Василий, разве не самозванец?
— Тю, тебя! Обезумела?
— Я не обезумела. Ты, Василий, не обезумел бы от того, что на царство сел, хотя бы и был твой род государевым родом. Исстари государей на Руси не избирали. Первый — самозванец Борис Годунов...
Шуйский перебил невестку:
— По первородству Шуйские превыше рода Ивана Калиты.
— Об том тебе считаться с Васькой Голицыным и Федькой Мстиславским, а для всего людства вы — самозванцы, потому, как не из рода московских государей.
— Пресекся их род!
— Не пресекся! А был час, когда ты держал в руках судьбу этого рода. Одним словом мог пресечь.
— Небывальщину говоришь.
— Непонятливым ты стал, Василий! Или память подводит? Давненько то было. Пятнадцать лет тому назад. Нагие крикнули, что царевича Дмитрия зарезали в Угличе по наказу Годунова. А ты придумал, что царевич сам на на нож набрушился. При догляде-то мамок, нянек, при жильцах-мальчиках? При этаком догляде, как возможно на нож набрушиться, а еще и горло перерезать? И откуда ножу взяться? Игрывал царевич свайкой, а свайка не режет. По черному сшивал ты белыми нитками. А ежели и взаправду сам заклался, кто ж в такую правду поверит? Принцы и царевичи этак-то не умирают. В людском мнении их всегда убивают. Не убит, так , стало быть, скрыт. А признай ты тогда обвинение Нагими прельстительного Годунова, не ожил бы Дмитрий!
— И я не ожил бы! Борис Годунов...
Екатерина перебила деверя:
— Сжил бы тебя со свету Борис, а могло и так повернуться, что ты Бориса тем приговором от царя Федора отпихнул бы в преисподнюю. Род Шуйских остался бы единственным, кому перешло бы царствование.
— Понятно мне твое сожаление. Меня Годунов со свету сжил бы, а трон перешел бы моему братцу, ты — царица! А я вот — живой! И — на троне!
— На троне... То правда! А знать бы тебе, что подняться на трон легче, чем усидеть на нем. Не о Марине Мнишковой тебе тревожиться, а о пустом, как ты говоришь. Весточка из Серпухова — не пустое. Раз воскресши, не воскрес бы Дмитрий вдругорядь. Не привыкать тебе преступать крестоцелование. Преступи и ныне. Охоч ты грамоты рассылать, а слова — вода. Пролилась и высохла. Одно тебе остается: объявить, что царевича повелел зарезать Годунов, а тебя заставили правду скрыть. А теперь вот ты раскаялся и по велению совести тело невинно убиенного царевича решил перезахоронить в усыпальнице московских государей. Невинная его душа тлению не надлежит. Явятся из могилки мощи святого отрока — страдальца!
— Зело хитро! — Оценил Шуйский вслух, а про себя порадовался, что пришла ему мысль призвать на совет невестку.
— Нет Василий, — продолжала Екатерина. — Какая тут хитрость. Годунов убил, да сказать о том невмочно было, а теперь вот порявилась чудесами его могилка. А тебе спасение от появление одного за другим лжецаревичей!
Шуйский не хотел показать, что слова невестки пробрали его до мороза по коже. Дух захватывало от того, как она разумно обернула углическое дело.
Екатерина и тут проникла в его мысли.
— Не нудись, Василий, не упусти время!
Время упустить нельзя. Самому ехать в Углич — терять царское достоинство. Кого же послать, кому доверить тайу? Друг предаст, враг посмеется. О друзьях и поминать нечего, друзей не нажил. Ныне — всяк враг из зависти. Доподлинно тайну о том, что царевича Дмитрия вывез из Углича Афанасий Нагой, мало кто знал. Угличан, что об этом знали, казнили. Знали о подмене Андрей Клешнин, дьяк Елизарий Вылузгин и митрополит Геласий. Клешнин затворился в монастыре отмаливать грех за сокрытие правды о царевиче. Дьяк похоронен. Митрополит Геласий одряхлел. Знали Борис Годунов, да Федор Никитич Романов. Борис — мертв, Федор Никитич — монах, возведен в митрополиты самозванным царем.
Без духовного владыки в деле изъятие мощей не обойтись. Филарет единственный кому поверит московский люд. Его участие в обретении мощей положит конец сказу о живом Дмитрии. Уговорить его — трудная задача. На что надеяться, при несокрушимой его честности? Расстрига вызволил его из Сийской ссылки, возвел в митрополиты, ждал его с нетерпением, а Филарет, прибыв в Москву к царю не поспешил. Не пожелал признать царем самозванца. На твердость Федора Никитича уповая, Шуйский позвал его в царские палаты. На зов явился. Остались с глазу на глаз.
— Звал? Пришел! — объявил Филарет и хмуро взглянул из-под кустистых бровей. — Почто звал?
— Звал! — подтвердил Шуйский. — Хотел от тебя услышать, по какой причине не похотел встретиться с Расстригой, когда все ему поклонились?
— И без спроса тебе известно! Ворам Романовы не поклонялись, с изначала нашего рода от Андрея Кобылы и от Федора Кошки.
— Не дивись Федор Никитич, что не называю тебя Филаретом. Не я тебя постригал, никак не могу взирать на тебя, как на лицо духовное. Раскрасавец боярин — по беде монах. Хмурым тебя сделала монастырская жизнь.
— Не заметай лисьим хвостом, Василий! Я для тебе не монах, а ты для меня не государь!
Шуйский благодушно посмеивался.
— Согласимся на этом. Те, кто служил триста лет роду Ивана Калиты, роду суздальских князей — не служилые. Сошлось ныне: и у служилых московским государям и у служилых суздальских князей одной заботой тишина на Русской земле.
В центре повести следователь прокуратуры Осокин. Дело об убийстве комендантом фабрики своей жены н попытке самоубийства сначала представляете» несложным. Однако улики, внимательное изучение обстоятельств преступлении приводят к разоблачению бывшего эсэсовца и его наставника.В основе — реальное дело, которое было расследовано о начале 70-х годов.
Роман посвящен героической деятельности чекистов. В центре первой книги — человек сложной судьбы, участник белогвардейского заговора В. Курбатов. После встречи с Ф. Э. Дзержинским он принимает идеи революции и под руководством чекиста А. Дубровина отстаивает ее интересы в стане Колчака и за пределами Родины.Во второй книге главный герой, сын Дубровина — Никита, встречается с Курбатовым в Испании в 1938 году, потом работает в Германии. Завершается роман рассказом о борьбе чекистов в послевоенные годы с агентурой империалистических разведок.
С героем нового произведения Ф. Шахмагонова Никитой Алексеевичем Дубровиным читатель уже встречался на страницах повести «Хранить вечно», выпущенной издательством «Советская Россия» в 1974 году. Роман посвящен героической деятельности чекистов. В центре — человек сложной судьбы, участник белогвардейского заговора В. Курбатов. После встречи с Ф.Э. Дзержинским он принимает идеи революции и под руководством чекиста Алексея Дубровина отстаивает ее интересы в стане Колчака и за пределами Родины.В настоящей же книге рассказывается о деятельности Никиты Дубровина в годы войны и встрече с Курбатовым в Испании в 1938 году.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию.
Для рассказа о судьбе своего героя мы избрали форму его исповеди. Это не случайно. Сам ход следствия подсказал нам эту форму: искреннее раскаяние человека, запутанного антисоветчиками из НТС, его горячее желание вновь обрести Родину. Небезынтересно будет знать читателю, что человек, который у нас в повести выступает под именем Сергея Плошкина, стал полноправным советским гражданином и работает на одном из советских промышленных предприятий.Подполковник Е.А. Зотов.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.