Творения. Т. 4 - [44]

Приветствуй Павлу и Евстохию, моих во Христе, угодно или нет это миру. Приветствуй мать Албину, и сестру Марцеллу, и Марцеллину, и святую Фелицитату и скажи им: перед Судищем Христовым мы станем вместе, и там обнаружится, кто как жил. Вспоминай обо мне, ты, пример непорочности и украшение девства, и укрощай морские волны твоими молитвами.

К Океану

Никогда я не мог и помыслить, сын Океан, чтобы милосердие Владыки подвергалось нареканию виновных и чтобы вышедшие из темниц после позора и цепей сожалели об освобождении других. В Евангелии завидующему чужому спасению говорится: Или глаз твой завистлив оттого, что я добр? (Мф. 20, 15). Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5, 20). Истреблены были все египетские первенцы, а между тем даже израильский скот не был оставлен в Египте. Вот возникает каинитская ересь, давно издохшая ехидна поднимает сокрушенную голову и уже не отчасти, как обыкновенно прежде, а всецело подрывает таинство Христово. Она говорит, что есть некоторые грехи, которые Христос не может очистить Своей кровью, и что от закоренелых грехов в телах и душах остаются столь глубокие раны, что не могут быть исцелены врачеством Его. Что иное говорит эта ересь, как не то, что Христос умер напрасно? А конечно, Он умер напрасно, если некоторых не может оживотворить. Неправду, следовательно, говорит Иоанн Креститель, и перстом, и устами указывая на Христа: Вот Агнец Божий, Который берет [на Себя] грех мира (Ин. 1, 29), если еще в мире есть люди, грехи которых не подъял Христос. Ибо или нужно доказать, что неискупленные милосердием Христа не принадлежат миру, или, если принадлежат, то нужно избрать второе из двух. Освобожденные от грехов доказывают силу Христа, не освобожденные говорят о Его бессилии. Но не будем думать о Всемогущем, что Он в чем–нибудь бессилен: все, что творит Отец, то и Сын творит также (см.: Ин. 5, 19). Слабость Сына падает на Отца. Все члены Агнца преисполнены; все послания апостола возвещают благодать Христа. И чтобы не казалось мало простого обетования благодати, говорит: Благодать вам и мир да умножится (1 Пет. 1, 2). Обещается умножение, а мы проповедуем скудость.

Но к чему это? Ты имеешь в виду свою задачу: Картерий, епископ Испанский, человек престарелый и по летам, и по священству, прежде крещения женился на одной, а после крещения, по смерти первой, на другой жене; ты думаешь, что он поступил вопреки наставлению апостола, который, перечисляя качества епископа, предписал рукополагать во епископа единыя жены мужа. Но я удивляюсь, что ты выставляешь на вид одного, тогда как такими рукоположениями наполнен весь мир. Не говорю ни о пресвитерах, ни о низшей степени; если захочу поименно перечислить только епископов, то соберется такое число, что будет больше бывших на Ариминском соборе. Впрочем, неприлично защищать одного, как бы обвиняя многих, и оправдывать множеством согрешающих того, кого не можешь оправдать разумными основаниями. В Риме один весьма образованный человек предложил мне, как говорится, рогатый силлогизм, чтобы, куда бы я ни поворотился, запутывать меня теснее и теснее. Жениться, спросил он, грех или нет? Я, не умея избежать подвоха, в простоте сказал, что не грех. Затем он предложил другой вопрос: в крещении отпускаются добрые дела или злые? И на это с той же простотой я сказал, что отпускаются грехи. Когда я считал себя безопасным, оттуда и отсюда стали вырастать для меня рога и развертываться прежде скрытая засада. Если, сказал он, жениться не грех, а крещение отпускает грехи, то сохраняется в силе все, что не отпускается. У меня стало темнеть в глазах, как будто меня ударил самый сильный боец, но тотчас, вспомнив софизм Хризиппа: «Если ты лжешь и это говоришь правду, то лжешь» — и придя в себя, я обратил на противника прием силлогизма. «Прошу тебя отвечать, — сказал я ему, — крещение обновляет человека или нет?» Он тихо ответил, что обновляет. «Всецело обновляет, — далее спросил я, — или только отчасти?» «Всецело», — сказал он. Наконец, я спросил: «Следовательно, ничего в крещении не остается от ветхого человека?» Он кивнул головой. Тогда я начал выводить: если крещение обновляет человека и всецело творит его новым, так что в нем ничего не остается от ветхого человека, то новому не может вменяться то, что некогда было в ветхом человеке. Сначала наш колючий возражатель онемел, а потом, как Пизон, не зная, что говорить, не мог молчать; пот выступал у него на лбу, бледнели щеки, тряслись губы, прилипал язык, сохло во рту; он морщился больше от изумления, чем от старости, и наконец разразился: «Неужели не читал ты у апостола, что во священство избирается муж одной жены и что определяется сущность дела, а не времена?» Видя, что он вызывает меня на спор силлогизмами и клонит дело к запутанным словопрениям, я направил против него свои стрелы. «Апостол, — сказал я, — избрал на епископство получивших крещение или оглашенных?» Он не хотел отвечать. Я настаивал на своем и спросил во второй и в третий раз. Ты подумал бы, что это Ниобея, от чрезмерного плача превратившаяся в камень. Я обратился к слушателям и сказал: «Все равно, добрые судьи, связать ли врага бодрствующего или спящего; только легче наложить оковы на него, когда он успокоился, чем когда он борется». Если апостол присоединяет к клиру не оглашенных, а верующих и верующий рукополагается во епископа, то грехи оглашенного не будут вменяться верующему. Такого рода стрелы и метательные копья я бросал в противника, погруженного в летаргию. Наконец он встрепенулся и, как бы извергая умом рвоту и блевотину, разразился: «Так учил апостол Павел».