Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - [40]

Когда Эпаминонд погиб, военные цели были в основном достигнуты, благодаря повторному рейду на Пелопоннес, хотя в самой Беотии уже началось брожение умов. Из этого следует, что трагедия Эпаминонда, возможно, заключалась в его неспособности признать очевидное: к 362 г. фиванцы в основном добились заявленной цели похода – радикально ослабить спартанское влияние на Грецию. В некотором смысле, поздние действия Эпаминонда на Пелопоннесе представляли собой попытку ускорить, в несколько опасной манере и, как выяснилось впоследствии, ненужными образом, финал спартанской гегемонии, явно неизбежный, с учетом предыдущих подвигов фиванца. И пусть Фивы не удержали свое военное превосходство после смерти Эпаминонда, – по крайней мере, Спарту они ослабили навсегда.

Цели и средства

Первоначальная неудача во взятии Спарты в 369 г. означала, что короткая превентивная война трансформировалась в десятилетнее противостояние, потребовавшее гораздо больше ресурсов, чем предполагалось. Основная «изюминка» превентивной войны в том, что она рассматривается как экономичный способ решить проблему опасного и невыгодного мира без затяжной и изнурительной схватки. Так что вряд ли Эпаминонд предполагал в 370 г., что за первым зимним вторжением на Пелопоннес почти сразу последует второе, поздним летом 369 г., а потом еще два в течение ближайших семи лет, причем закончится все гибелью полководца восемь лет спустя при Мантинее.

Аналогично, после войны 2003 г. Соединенные Штаты и их союзники явно осознали, что превентивная попытка свергнуть Саддама Хусейна неизбежно потребует хотя бы частичной оккупации Ирака. Усилия коалиции по установлению гражданского, демократического управления в стране призваны воспрепятстовать появлению другого автократического лидера, наподобие Хусейна, способного превратить колоссальное нефтяное богатство Ирака в битком набитые арсеналы, региональную агрессию и угрозы основным запасам нефти в мире.

На первых порах эта мысль казалась вполне здравой. Но расчеты на создание первого конституционного правительства на арабском исламском Ближнем Востоке, в самом сердце древнего халифата, были чрезмерно оптимистичными, поскольку ни Ирак в частности, ни Ближний Восток в целом не продемонстрировали готовности воспринять насаженное из-за рубежа демократическое управление сразу после свержения Саддама Хусейна. Учитывая характер современного демократического общества капиталистического потребления, американская публика и европейские союзники отнюдь не были в восторге по поводу пятилетней оккупации, обошедшейся в 4200 погибших солдат и около триллиона долларов, – не больше, чем крошечная Беотия по поводу девятилетней кампании Эпаминонда, которая, с победы при Левктрах и до поражения при Мантинее, обернулась почти непрерывными сражениями и бесконечными финансовыми и человеческими потерями, тяжким бременем ложившимися на бедное сельскохозяйственное государство. Враги Эпаминонда наверняка приводили те же аргументы против превентивной войны за рубежом, к каким прибегают противники военной операции в Ираке, в том числе – что долгосрочные выгоды сомнительны, тогда как текущие расходы невыносимы.

Чтобы оказаться успешной, следовательно, превентивная война, подобно упреждению силой, должна изменить первоначальные условия конфликта, причем довольно быстро, либо уничтожить противника, как произошло с Карфагеном в Третьей Пунической войне, либо обернуть его политику себе на пользу и создать союзника вместо врага. Превентивный удар может ослабить соперника, но не добивать поверженного рискованно: гнев, желание отомстить и законные основания для мести чреваты гибельными последствиями.

И наконец, превентивная война есть парадокс. Она привлекательна тем, что предлагает простой и быстрый способ устранить угрозу и исходит из отсутствия у противника военных средств отражения атаки; но для успеха в долгосрочной перспективе она зачастую подразумевает послевоенные инвестиции, противоречащие начальной концепции мгновенного и ограниченного удара.

Демократическая ирония

Как на древнем Пелопоннесе, так и в современном Ираке превентивная война должна была привести к созданию новых демократических государств, которые, в свою очередь, будут способствовать региональной стабильности и разовьются в единомышленников-демократов. В значительной степени это справедливо в отношении последствий вторжения Эпаминонда в 370–369 гг.: Мантинея, Мегалополь и Мессена на некоторое время сделались барьерами, которые помешали спартанской армии восстановить земельную империю или двинуться на северо-запад, к Коринфскому перешейку. Тем не менее уже в статусе демократических автономных государств они проводили собственную внешнюю политику, отражавшую местные проблемы, которые порой заставляли забывать об идеологической солидарности и принимать во внимание текущий баланс сил. К 362 г. Мантинея, например, вернулась к союзу с олигархической Спартой и сражалась против демократических Фив.

Опять же, ирония заключается в том, что, выпуская на свободу «джинна демократии», мы не в состоянии гарантировать его вечную верность освободителю, в чем Соединенные Штаты убеждались на протяжении большей части 2008 года, ссорясь с иракским правительством по всем вопросам, от гарантий безопасности до отношений с Ираном. Банальность, впрочем, не становится менее верной: и в древнем мире, и в современном демократические государства менее склонны воевать с другими демократиями, в отличие от олигархий, и это в конечном счете говорит в пользу демократических освободителей.