Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - [10]

И в этом и заключалась цель «спонсоров» городской революции из высшего сословия. Такие люди были отнюдь не фантазерами-визионерами, а трезвыми прагматиками, которые, попросту говоря, стремились получить прибыль, будучи афинскими аристократами, от укрепления могущества города. Они подсчитали, что народ, более не разделенный внутри себя, сможет наконец выступить единым фронтом с соседями, не как приспешник очередного предводителя, а как защитник идеала isonomia и самих Афин. Первый год правления, которое последующие поколения назовут «демократией» (demokratia), продемонстрировал, что подобные ожидания вовсе не являются чрезмерными. И, как будет повторяться тысячелетия спустя, в ответ на французскую, русскую и иранскую революции, все попытки соперников-аристократов переманить этого «кукушонка» в новое гнездо оказались успешно, даже триумфально отраженными. Знаменитые слова Гете о битве при Вальми вполне справедливо можно отнести к первым великим победам первого крупного демократического государства: «С этого дня и с этого места начинается новая эпоха мировой истории»[15].

Как в Персии, так и в Аттике: нечто беспокойное, опасное и совершенно новое обретало плоть и кровь. Между глобальной монархией и крошечным городком, который гордился автохтонностью своих жителей, возможно обнаружить определенные соответствия; и все же, как доказали последующие события, идеология обоих была взаимоисключающей. Быть может, не выйди демократия за пределы Афин, прямого военного столкновения удалось бы избежать; но революции, как следует из исторического опыта, неизменно тяготеют к экспорту. В 499 г. до н. э. по Ионии прокатилась целая волна восстаний: горожане свергали изменников-тиранов, которые десятилетиями служили персам, и учреждали у себя демократии, а год спустя афинский воинский отряд, действуя заодно с повстанцами, предал огню Сарды. Сами афиняне, впрочем расстроенные своей неспособностью захватить городской акрополь и огорченные случайным сожжением знаменитого храма, поспешили вернуться обратно в Аттику, преисполненные сожаления и дурных предчувствий. Тем не менее, пусть они откровенно паниковали при мысли, что безжалостный взор царя царей вскоре устремится на них, они бы наверняка ужаснулись пуще того, доведись им правильно оценить норов зверя, которого они столь бесцеремонно дернули за хвост: ведь никакое другое действие не могло бы возбудить больший гнев самого могущественного человека на планете. Дарий, конечно, полагал само собой разумеющимся, что ионийское восстание необходимо срочно подавить, а «террористическое государство» за Эгейским морем подлежит скорейшей нейтрализации в интересах безопасности северо-западных рубежей империи. Чем дольше откладывалось наказание Афин, тем выше становился риск, что подобные очаги возмущения начнут распространяться по всей гористой и труднодоступной Греции – кошмарная перспектива для любого персидского стратега. При этом геополитические соображения были далеко не единственными в рассуждениях Великого царя. Да, Афины были оплотом «террористов», но они также проявили себя как цитадель приверженцев лжи. Следовательно, во имя всеобщего, космического блага, равно как и для будущей стабильности Ионии, Дарий обязан исполнить свою боговдохновленную миссию и перенести «войну с терроризмом» в Аттику. А неизбежное сожжение Афин виделось поворотным пунктом нового этапа имперской экспансии и ударом по демоническим врагам Ахура-Мазды.

Однако, пусть афиняне плохо понимали мотивы и идеалы сверхдержавы, которая им угрожала, персы, в свою очередь, пребывали в роковом неведении относительно сути демократии. Для стратегов, которым поручили подавить восстание ионийских городов, в новой форме правления не было ничего особенного; им казалось, что она разве что усилила фракционные настроения, которые существенно облегчили покорение яуна. В 494 г. до н. э., в решающем столкновении у крошечного островка Ладе, персидские шпионы и имперские навархи, персидские взятки и боевые корабли, что называется, на пару обеспечили окончательное поражение ионийских повстанцев. Четыре года спустя подготовка к экспедиции против Афин началась на основе того же исходного допущения: что соперничающие группировки вражеских городов в конечном счете обрекут афинян на гибель. Отнюдь не совпадением объясняется, например, что Датис, командир персидского экспедиционного корпуса, был ветераном Ионийской кампании; такой полководец понимал, как думают и действуют яуна, и даже мог произнести несколько слов на греческом. Кроме того, в состав отряда включили Гиппия, свергнутого Писистратида, который не уставал заверять Датиса в радушном приеме афинян; эта кандидатура как нельзя лучше отражала одержимость персов поисками коллаборационистов среди «туземной» элиты. Но на сей раз, как показали последующие события, они фатальным образом просчитались. Их разведывательные данные были не то чтобы бесполезными, они попросту устарели.

Афинское войско, вышедшее навстречу персам на равнину Марафон, заблокировало дорогу, что вела к городу (примерно в двадцати милях к югу) – и не разбежалось, как флот ионийских повстанцев при Ладе. Да, по Афинам уже давно бродили пугающие слухи о «пятой колонне» и горожанах, подкупленных золотом Великого царя, но именно осведомленность афинян о возможных опасностях побудила их выйти из-за городских стен на открытое место. При осаде, в конце концов, изменники наверняка бы изыскали способ открыть ворота врагу, а вот на поле брани греческий стиль боя, когда воины двигались бок о бок сомкнутым строем, означал, что все либо сражаются воедино, либо погибают вместе, и всякий, кто хочет жить, даже потенциальный предатель, не имел иного выбора, кроме как взять копье и щит и биться за общую победу. Короче говоря, боевой порядок греков при Марафоне было не подкупить. Надо отдать должное Датису, который в итоге это признал, но все же он не отказался от убеждения, что у каждого греческого полиса есть своя цена. Выждав несколько дней, он решил покончить с помехой на своем пути. Разделив войско, он отправил значительные силы, в том числе, почти наверняка, конницу – вдоль побережья Аттики, чтобы попробовать напугать афинян угрозой десанта в гавани их города. Но именно этот маневр подарил афинянам шанс на победу. Вопреки всем ожиданиям, двинувшись на врага, которого по всей ойкумене признавали непобедимым, пересекая равнину, которая для многих афинян должна была оказаться гибельной, они напали на войско, с каким прежде ни одна греческая армия не отваживалась сходиться в открытом бою. Наградой за их мужество стала славная, обретшая бессмертие в веках победа. По-прежнему опасаясь предательства, измученные и покрытые кровью с головы до ног победители не тратили времени на наслаждение триумфом. Вместо этого, в разгар жаркого дня, они поспешили обратно в Афины, «со всех ног», как уточняет Геродот