Творчество Томаса Мура в русских переводах первой трети XIX века - [37]
Помимо перевода Лермонтова известны также самый ранний прозаический перевод "Вечернего выстрела", помещенный в статье неизвестного автора "Нечто о Муре", являющейся откликом на только что вышедшее в 1829 г. в Париже однотомное издание произведений Мура>11, и стихотворный перевод, осуществленный около 1837 г. Л.А.Якубовичем>12. До настоящего времени не получил окончательного разрешения вопрос – чей перевод является более ранним: перевод Лермонтова или перевод Л.А.Якубовича? Казалось бы, свидетельство В.С.Межевича должно было предопределить ответ. И действительно, в том, что Лермонтов в 1830 г., задолго до Л.А.Якубовича, переводил «Вечерний выстрел», нет никакого сомнения. Однако попытка редакторов академического шеститомника Лермонтова 1954–1957 гг. отнести к 1830 г. стихотворение «Ты помнишь ли, как мы с тобою…», ранее датировавшееся 1841 г. на основании первой публикации в № 3 «Отечественных записок» за 1842 г., получила решительное неприятие видных лермонтоведов, в особенности И.Л.Андроникова, принципиально считавшего, что «высокие достоинства стихотворения, прежде всего совершенство формы», позволяют датировать текст более поздним временем, особенно учитывая, что "поэт постоянно обращался к стихотворениям, которые переводил в юности, и окончательные редакции переводов значительно отличаются от ранних”>13.
Одним из ранних обращений Лермонтова к традициям Томаса Мура можно считать датируемую 1829 г. "Песню" ("Светлый праздник дней минувших…"), восходящую к "Песне шута" из сборника Мура "Неопубликованные песни", на что впервые указал А.Н.Гиривенко, осуществивший детальный сопоставительный анализ: "У Мура мотив томления неким призрачным видением развит пространнее, охватывает две строфы, в то время как Лермонтов сокращает не только строфы (стягивая их в одну), но и концентрирует смысл, прибегая к композиционной, а следовательно, семантической компрессии: набор полумистических видений уступает место живому воспоминанию, с ностальгическими интонациями по прожитому и вселяющему "в сердце ненависть и холод">14. Также следует признать, что и в ритмико-интонационном плане Лермонтов следовал за Муром, достаточно точно копируя английский первоисточник.
Ни по общему характеру литературного творчества, ни по наметившимся тенденциям творческой эволюции Лермонтов не был близок Томасу Муру, на что обратили внимание еще в начале XX в. Э.Дюшен и С.В.Шувалов. Так, Э.Дюшен утверждал, что "Ирландские мелодии" с их "жалобной, несколько вялой холодностью", отсутствием страстности не могли глубоко затронуть Лермонтова>15. По мнению С.В.Шувалова, «лирика Мура, проникнутая мирногрустными, спокойно-меланхолическими настроениями, мало могла говорить душе нашего поэта»>16. Все сказанное выше во многом объясняет отсутствие у Лермонтова прозрачных аллюзий из любовной лирики Мура, влияние которой оказывается опосредованным, причем наиболее яркие мотивы переработаны русским поэтом, дополнены оригинальными художественными решениями, а также удачными находками многочисленных предшественников, представителей элегической и романсной лирики, – от Байрона до французских и немецких поэтов.
Вместе с тем проникновенная печаль, свойственная лирическому герою Мура, характерные заунывные тона (в особенности, в стихотворениях "Вечер жизни", "Молодой девушке", "Уединение"), обращенность к Богу, к небесам в надежде найти нравственную опору для преодоления жизненной несообразности, – все это не могло пройти мимо духовных исканий Лермонтова. В русском сознании "Ирландские мелодии" Мура прочно ассоциировались с "Еврейскими мелодиями" Байрона, также сочетавшими два казалось бы несочетаемых начала, – романсно-песенную проникновенность и гражданско-патриотический пафос.
Под влиянием поэтических циклов Байрона и Мура в русской литературе утвердилось использование слова "мелодия" в заглавиях небольших лирических произведений романсного типа в значении "напев на один голос", отмеченном в словаре В.И.Даля>17 и подчеркивавшем необходимость исполнения песенного текста отдельным солистом, а не хором или в несколько голосов. Одной из первых «мелодий» в отечественной литературе стала «Русская мелодия» (1829) Лермонтова: «В уме своем я создал мир иной // И образов иных существованье; // Я цепью их связал между собой, // Я дал им вид, но не дал им названья» (т.1, с. 150). В том же году были созданы «Русские мелодии» А.Колышкевича, напечатанные в журнале С.Е.Раича «Галатея»>18, и «Малороссийская мелодия» («Я ль от старого бежала…») А.А.Дельвига>19, создававшаяся под непосредственным впечатлением от вышедшего на украинском языке в русской транскрипции издания М.А.Максимовича «Малороссийские песни» (1827)>20. В отличие от «русской мелодии» «малороссийская мелодия» как литературный жанр обрела популярность в поэзии рубежа 1820–1830-х гг., свидетельством чему, к примеру, стали стихотворный сборник Н.А.Маркевича «Украинские мелодии» (1831), являвшиеся удачными имитациями украинских народных песен «Малороссийская мелодия» («Где ты доля, моя доля…») и «Малороссийская мелодия» («Нету броду…») Л.А.Якубовича
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
