Творчество и свобода - [161]

*

Дефо: «Я был рожден, чтобы погубить себя».

Он же: «Я слышал о человеке, который в приступе чрезвычайного отвращения к несносной болтовне своих близких внезапно решился навсегда замолчать…» (пьеса).

Марьон о Дефо (с. 139)[465]. Двадцать девять лет молчания. Его жена сходит с ума. Дети уезжают. Остается дочь. Лихорадка, бред. Он начинает говорить. Впоследствии говорит часто, но с дочерью очень редко, «а с посторонними еще реже».

*

Пс. XCI: «Говорит Господу: „Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!“ Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы… Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень»

*

Полное одиночество. В писсуаре большого вокзала в час ночи.

*

Человек (француз?), святой человек, который всю жизнь провел во грехе (не ходил к причастию, не женился на женщине, с которой жил), ибо — не в силах смириться с мыслью, что хотя бы одна душа будет проклята, — хотел тоже заслужить проклятие.

«То была величайшая любовь — любовь человека, отдающего душу за друга своя».

Мерло-Понти[466]. Научиться читать. Он жалуется, что его плохо прочли — и плохо поняли. Я прежде тоже был склонен к таким жалобам. Теперь я знаю, что для них нет оснований. Неверных прочтений не бывает.

Распутники, добродетельные в душе. Воистину. Но практически в данный момент я предпочитаю повесу, который никого не убивает, пуританину, который убивает всех подряд. А уж кого я всегда терпеть не мог, так это распутника, который хочет убивать всех подряд.

М. П. или образец современного человека: тот, кто выжидает. Он объясняет, что никто никогда не бывает прав и не все так просто (надеюсь, что он пускается в эти рассуждения не ради меня). Но чуть ниже он восклицает, что Гитлер — преступник, и всякий, кто боролся против него, всегда будет прав. Если никто не прав, тогда никого нельзя судить. Все дело в том, что нужно бороться против Гитлера сегодня. Мы уже достаточно выжидали. И продолжаем выжидать.

*

Нынче поступок кажется нам оправданным, лишь если он совершен ради конкретных целей. Так говорит современный человек. Тут есть противоречие.

*

Двингер[467] (в сибирском лагере): «Если бы мы были животными, нам давно бы пришел конец. Но мы люди».

Он же. Лейтенант, пианист, который живет ради своего искусства. Из досок от ящиков он сколачивает беззвучное пианино. И играет по шесть-восемь часов в день. Он слышит каждую ноту. Иногда лицо его светлеет.

Все мы в конце концов будем заниматься тем же.

Он же. Во время гражданской войны. Поезд в тылу. Д. и его товарищ входят в купе, где едет высокий капитан с воспаленными глазами. На полке напротив лежит кто-то накрытый шинелью. Наступает ночь. Купе заливает лунный свет. «Откройте глаза, братья. Вы сейчас кое-что увидите, вы это заслужили». Он осторожно откидывает шинель: под ней обнаженная женщина безупречной, поразительной красоты… «Смотрите, — говорит офицер. — Это придаст вам новые силы. И вы будете знать, за что мы сражаемся. Ибо мы ведь сражаемся еще и за красоту, не так ли? Только никто об этом не говорит».

*

Батай о «Чуме»[468]: Сад также требовал отмены смертной казни, узаконенного убийства. Причина: убийцу оправдывают страсти, коренящиеся в его природе. У закона этого оправдания нет.

*

Этюд о Г.[469]: Г. как противоположность Мальро. И каждый из них сознает искушение, олицетворяемое другим. Сегодняшний мир — диалог между М. и Г.

*

Пьеса. Янек — другому, Убийце.

Янек: Возможно. Но это лишит нас любви.

У.: Кто так думает?

Янек: Дора.

У.: Дора — женщина, а женщины не знают, что такое любовь… Этот ужасный взрыв, который скоро меня уничтожит, это и есть всплеск любви.

*

«Дни нашей смерти»[470]. 72—125–190.

«К.м.» (Концентрационный мир) 15–66.

*

Сохранить за насилием характер слома, преступления — то есть допустить его лишь при условии личной ответственности. В противном случае оно входит в норму, обращается в привычку — либо закон, либо метафизика. Оно перестает быть сломом. Оно обходит противоречие. Как ни парадоксально, оно разом создает массу удобств. Насилие сделалось удобным.

*

Друг М. Д., который приходит, как всегда, в маленькое кафе на улице Дофин, садится за тот же столик, что и всегда, и смотрит на тех же игроков в белот. У игрока, за спиной которого он сидит, на руках одни бубны. «Жаль, — говорит друг М.Д., — что вы не играете без козырей». И внезапно умирает.

То же. Старая женщина, занимающаяся спиритизмом, потеряла сына на войне: «Куда бы я ни пошла, сын всегда за мной следом».

То же. Старый губернатор, управляющий одной из колоний, прямой, как палка, и требующий, чтобы его называли господин губернатор. Сравнивает григорианский календарь с другими. Единственная тема, которая его воодушевляет, — его возраст: «Восемьдесят лет! Никогда ни одного аперитива — и вот пожалуйста!» И после этого несколько раз подпрыгивает на месте, ударяя себя пятками по заду.

*

Палант[471]. («И. ч. (Индивидуалистическая чувствительность)»). «Гуманизм — вторжение священнического духа во владения чувства… Это ледяной холод в царстве Духа».

*

Нас упрекают, что мы фабрикуем абстрактных людей. Но все дело в том, что абстрактен человек, служащий нам моделью. Упрекают, что мы не знаем любви, но все дело в том, что человек, служащий нам моделью, неспособен любить и т. д.