Творчество и свобода - [157]

*

Бунт. Нам нужен герой — но не какой попало. Мотивы героического поведения важнее самого героизма. Следовательно, сначала причинно-следственная ценность, а затем уже ценность героическая. Ницшеанская свобода — экзальтация.

*

Исправленное творение. Фигура террориста (Равенель).

*

Связь абсурда и бунта. Принять окончательное решение, отказаться от самоубийства, чтобы вступить в борьбу, — значит подспудно признать жизнь единственной подлинной ценностью, той, что делает борьбу возможной и сама является борьбой, «той, без которой не обойтись». Из чего следует, что тот, кто в угоду этой абсолютной ценности отказывается от самоубийства, отказывается одновременно и от убийства. Наша эпоха, доведшая нигилизм до крайних проявлений, приемлет самоубийство. Это видно и по тому, с какой легкостью она приемлет убийства и оправдывает их. Человек, убивающий сам себя, уважает хотя бы одну ценность — чужую жизнь. Он никогда не использует свою свободу и страшную силу, которую дает ему его решение умереть, для господства над другими людьми: всякое самоубийство в чем-то алогично. Но поклонники террора довели самоубийство до его крайних следствий — до узаконенного убийства, то есть коллективного самоубийства. Доказательство: нацистский апокалипсис 1945 г.

*

Бриансон. Январь 47-го г.

Вечер, затопляющий холодные горы, в конце концов леденит сердце. Есть только два места на земле, где этот вечерний час не кажется мне невыносимым, — это Прованс или средиземноморские пляжи.

*

Дж. Оруэлл. Burmese days^{73}[444]. «Многие люди вольготно чувствуют себя на чужбине, лишь презирая коренных жителей».

«…безмерное счастье, которое проистекает из опустошенности и успеха и с которым ничто другое в жизни — ни одно наслаждение тела и ума — не может сравниться».

*

Прочесть Георга Зиммеля[445] («Шопенгауэр и Ницше»). Комментарий к Ницше, переведенный на английский Бернери[446] (убит в Испании коммунистами в пору борьбы с анархистами). Рассуждает о тяготении Ницше к Богу. «Хотя это может показаться фантастическим преувеличением, здесь под оболочкой крайнего персонализма можно разглядеть чувство, которое, несмотря на формальные отличия, имеет немало общего с христианским представлением о внутренней жизни. Христианство, по сути дела, предполагает не только сознание бесконечной малости человека и его удаленности от Бога, но и идею богоравного человека. Мистик любого века и любого вероисповедания питает надежду воссоединиться с Богом или, точнее говоря, стать им. Схоластики рассуждают относительно обожествления, а по мнению Майстера Экхарта[447], человек способен сбросить свою человеческую оболочку и вновь стать Богом, каковым он и является по подлинной своей и естественной сути; о том же говорит и Ангелус Силезиус:

Я должен найти свой конец и начало,

Я должен найти Бога в себе и себя в Боге

И стать тем, кем является он…

Та же страсть мучила Спинозу и Ницше: каждый из них не мог смириться с тем, что он не Бог».

Ницше говорит: «Бога не может быть, потому что, если бы он существовал, я не смог бы смириться с тем, что им не являюсь».

*

Есть только одна свобода — выяснить свои отношения со смертью. После этого все становится возможным. Я не могу заставить тебя поверить в Бога. Верить в Бога — значит примириться со смертью. Если бы ты примирился со смертью, проблема Бога была бы разрешена — но не наоборот.

*

Радичи, полицейский, служивший в СС, которого судят за расстрел двадцати восьми заключенных в тюрьме Санте[448] (он присутствовал при четырех массовых казнях), был членом Общества охраны животных.

*

Ребате и Морган[449]. Справа и слева — или универсальное определение фашизма: за неимением характера они изобрели доктрину.

*

Заглавие на будущее: Система[450] (1500 с).

*

Подобно тому, как огромные пространства дремлющего мира были постепенно заполонены творениями рук человеческих, так что сама идея девственной природы связывается сегодня только с мифом об Эдеме (островов больше не осталось), ибо, населяя пустыни, разрезая на наделы морские побережья и перечеркивая само небо длинными самолетными следами, человек оставлял нетронутыми лишь те районы, где жить невозможно, — подобно этому и одновременно с этим (а также по причине этого) чувство истории заполонило постепенно сердца людей, вытеснив оттуда чувство природы, отняв у творца то, что прежде причиталось ему, и отдав это твари, и движение это было столь могущественно и непреодолимо, что можно вообразить день, когда безобразное творение человеческое — огнедышащее, сопровождающееся грохотом революций и войн, шумом заводов и поездов и ставшее в ходе истории окончательным победителем — полностью вытеснит из мира безмолвное творение природы, и тогда человечество выполнит свое призвание на земле, которое, быть может, в том и заключалось, чтобы доказать, что все грандиозное и ошеломительное, что оно могло свершить за тысячи лет, не стоит ни легкого аромата шиповника, ни оливковой рощи, ни любимой собаки.

*

1947.

Как все слабые люди, он принимал решения крайне резкие и отстаивал их с упорством, достойным лучшего применения.

*

Эстетика бунта. Живопись совершает выбор. Она объединяет, «вычленяя». Пейзаж вычленяет в пространстве то, что при обычных условиях теряется в перспективе. Жанровая живопись вычленяет во времени жесты, которые при обычных условиях теряются среди всех других жестов. Великие художники — те, чьи полотна кажутся написанными только что (Пьеро делла Франческа), внезапно представшими в луче проекционного фонаря.