Творческий путь Михаила Булгакова - [122]

* * *

В мае—июне 1938 года Ольга Бокшанская под диктовку Булгакова перепечатывает роман. Булгаков диктует и, как всегда, на ходу работает, правит. 2 июня пишет Елене Сергеевне, уехавшей с Сережей в Лебедянь, на дачу: «Мы пишем по многу часов подряд, и в голове тихий стон утомления…» 15 июня: «Свой суд над этой вещью я уже совершил… Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно».

Роман закончен. Его остается только править. Да еще эпилог Булгаков напишет некоторое время спустя.

Летом 1938 года, тотчас по окончании перепечатки романа «Мастер и Маргарита», Булгаков принимается за инсценировку «Дон Кихота». Был у него договор с Театром имени Вахтангова и обязательство закончить эту инсценировку до конца 1938 года.

Как вдохновенно и добросовестно работал Булгаков. Когда писал о Мольере, обложился книгами на французском языке. Переводя «Виндзорских кумушек», изучал английский. Елена Сергеевна рассказывала мне, что, работая над инсценировкой «Дон Кихота», Булгаков изучал староиспанский. Он хотел услышать Сервантеса в оригинале.

В конце июля писал Елене Сергеевне на дачу: «…работаю над Кихотом легко… Наверху не громыхают пока что, телефон молчит, разложены словари. Пью чай с чудесным вареньем, правлю Санчо, чтобы блестел. Потом пойду по самому Дон Кихоту, а затем по всем, чтоб играли, как те стрекозы на берегу — помнишь?»

В истории русского театра это была не первая и не единственная инсценировка «Дон Кихота». Они делались до Булгакова, делались и после и, вероятно, будут снова и снова возникать в будущем. Бесконечно заманчива и бесконечно трудна для драматургической переделки эта эпопея, и герой ее, рыцарь Дон Кихот, все тот же и всегда разный, в каждую эпоху приходит немножко другим, в восприятии каждого большого художника новый.

У Булгакова Дон Кихот проходит в потоке смеха. Смешное плотно одевает его, как тяжело сидящие на нем доспехи. Оборачивается печальной буффонадой приключений на большой дороге. Взрывается фейерверком здоровых грубоватых шуток на подворье придорожной корчмы. В веселую импровизацию с переодеваньями выливается в истории с очарованной принцессой Микомикон. Смешное грохочет вокруг Дон Кихота. А он идет, прямой, несгибаемый, одержимый, живущий в идеальном мире своих фантазий, где зло воплощено в волшебниках и колдунах, где зло можно повергнуть мечом одинокого рыцаря.

«Люди выбирают разные пути, — гордо говорит он духовнику герцога. — Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные блага, но не честь! За кого я мстил, вступая в бой с гигантами, которые вас так раздражили? Я заступался за слабых, обиженных сильными! Если я видел где-нибудь зло, я шел на смертельную схватку, чтобы побить чудовищ злобы и преступлений! Вы их не видите нигде? У вас плохое зрение, святой отец!»

* * *

Осенью 1939 года Булгакову стало совсем плохо. Он писал Александру Гдешинскому, в Киев, 28 декабря 1939 года: «Ну, вот я и вернулся из санатория. Что же со мною? Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать». Дон Кихот в его пьесе говорил более торжественно: «И вот я думал, Санчо, о том, что когда та колесница, на которой ехал я, начнет уходить под землю, она уже более не поднимется. Когда кончится мой день — второго дня, Санчо, не будет. Тоска охватила меня при этой мысли, потому что я чувствую, что единственный день мой кончается». Но ритм их речи один и так же грустно и отчетливо сознание конца.

Булгаков умер 10 марта 1940 года. В зиму 1939–1940 года его жизнь отсчитывала свои последние недели, дни и часы. Елена Сергеевна знала это — врачи не скрывали от нее. И Булгаков это знал — он был врач. Но и в эту свою последнюю зиму работал — уже почти не видя, изнуряемый физическими страданиями, уже почти не выходящий на улицу, потом не подымающийся с постели…

Замыслы не оставляли его. Его последняя записная книжка датирована той зимой. Его записи — то чернилами, то цветным карандашом — размашисты, крупны. Но чаще здесь записи под его диктовку, сделанные Еленой Сергеевной. Ее изящный почерк, ее остро отточенный карандаш…

Записи к роману «Мастер и Маргарита» — осуществившиеся и неосуществившиеся. Записи к «Театральному роману». Записи к новой, задуманной, но уже не написанной пьесе. Следы непонятных исследователю замыслов…

В ту зиму Булгаков продолжал работу над романом «Мастер и Маргарита». Правил роман — до последней возможности сил. Знал роман почти наизусть. Елена Сергеевна читала ему по его просьбе. Он слушал. Диктовал поправки. Иногда диктовал целые страницы. Страницы о посещении буфетчиком врача в конце первой части романа, страницы, без которых немыслимо теперь фантастическое очарование этого романа, написаны в январе 1940 года, незадолго до смерти писателя.

И последнюю главу романа читала Елена Сергеевна. Перед Булгаковым снова вставали пейзажи детства. Низменная и бесконечная равнина за Днепром, открывающаяся с горы, нависшей над маленьким двориком № 13 по Андреевскому спуску, а еще лучше — с высоко расположенной площадки Андреевской церкви или просто с «выступа» в Купеческом саду — огражденного балюстрадой балкона, на котором в ясные вечера толпятся гуляющие и с которого видны Подол, Днепр и низкие заднепровские дали с туманами над водой, болотцами и загадочными лесами… На этом «выступе» в свой последний приезд в Киев Булгаков побывал, прощался…