Твоими глазами - [67]

* * *

На следующий день в клинике на протяжении нескольких часов мы занимались двумя пациентами — оба они когда-то служили в армии.

Они никак не были связаны друг с другом, первый из них был немец, женатый на датчанке, он служил в немецком антитеррористическом подразделении, и однажды, участвуя в захвате сомалийских пиратов, убил троих из них. Когда он сдёрнул с их лиц платки, он увидел, что это дети.

Второй служил в составе датского контингента в Афганистане, при встрече с его сознанием я впервые увидел реальные боевые действия. Под внешней упорядоченностью сознание оказывалось фрагментарным, как и у тех, кто пережил насилие в детстве.

Когда мы с Лизой заполняли истории болезни, я спросил её, почему так получается.

— Никто из обычных военнослужащих не готов, да и не обучен к участию в настоящей войне, — ответила она. — Когда они вдруг оказываются в бою, эффект от взрывов и выстрелов и психическая нагрузка приводят их в состояние, сходное с коллективным психозом. Только солдаты специальных частей способны сохранять самообладание.

Какое-то время она продолжала заносить данные. Потом снова подняла голову.

— Существуют весьма серьёзные исследования. Их начали ещё два века назад. Ещё во времена кремнёвых ружей. Было установлено, что большинство солдат, не проходивших специальную подготовку, стреляют мимо. Осознанно. Или вообще не стреляют. У каждого человека, если он не был целенаправленно подготовлен убивать, существует естественное сопротивление убийству другого человека. Люди не рождены для насилия. Им приходится этому учиться.

Говорила она точь-в-точь так, как когда рассказывала о своей работе в интернатах. Одновременно открыто и сдержанно. Она хотела мне что-то рассказать. И при этом готова была дойти лишь до какой-то границы.

Она снова вернулась к истории болезни. Но в то же время считывала мои мысли. Естественным образом. Наши сознания, ментальные системы в эти дни вряд ли могли полностью освободиться друг от друга.

Она высказала то, о чём я думал.

— Всякий раз, когда мы заходим с пациентом туда, под сканеры и стимулятор, мы проживаем целую жизнь. Это награда, но за это приходится платить.

Награда и плата за неё.

Может быть, в этом-то и состоит основной смысл настоящей встречи с другим человеком. Ты прикасаешься к самому главному в его жизни. К красоте и боли этого главного. К страху и надежде.

*

Мы сопровождали пациента, который был связан с криминальными группировками и убил человека, раздавив его колёсами автомобиля, причём переехал его несколько раз.

Мы сопровождали женщину с манией преследования. В ту минуту, когда её сознание открылось, показалось, что всё вокруг угрожающе обратилось против нас, даже равнина, даже пустое пространство как будто дышало ненавистью.

Она рассказала, что в её тело вживлён электронный голос, который управляет её действиями, и мы услышали этот голос. Я видел, как Лиза отправилась вместе с ней туда, откуда звучал голос, мимо вереницы наводящих ужас призраков, в самый центр того, что я научился определять как коллективное сознание. На моих глазах Лиза прервала сеанс — раньше, чем когда-либо прежде. Я услышал, как она совершенно доброжелательно сообщила этой пациентке — впервые оказавшейся в клинике, — что ей не следует больше сюда приходить, что ей нужно пройти другое лечение, у психиатров. И я увидел и почувствовал печаль Лизы, когда после всего этого она сказала лишь одну фразу: «Слишком уязвима».

Мы сопровождали в глубь сознания молодую женщину, мать которой пыталась покончить с собой с самого её детства. Несколько раз она пыталась отравить газом и себя, и дочь. Когда девушке было семнадцать, мать довела дело до конца. Придя домой, дочь обнаружила её мёртвой. Мы чувствовали храбрость девушки, её мужество. Когда сканеры выключились, она посмотрела на нас с благодарностью и сказала: «До того как я попала сюда, в вашу клинику, мне вообще не хотелось жить. Теперь мне кажется, у меня вполне может быть сносная жизнь».

Когда она ушла, я посмотрел на Лизу.

— «Сносная жизнь», — сказал я, — ей всего девятнадцать лет.

— Она всё прекрасно понимает, — ответила Лиза, — Это то, на что она может надеяться, — на сносную жизнь. Не так уж мало, гораздо больше того, на что могут рассчитывать многие другие.

В тот вечер мы поехали ко мне домой. Она ни о чём не спрашивала, просто сказала: «Я поеду с тобой».

Это нисколько не удивило меня, не показалось нарушением моего пространства. За эти недели мы так сблизились, что оба понимали — иначе и быть не может.

Мы сидели на террасе. В воздухе уже собиралась прохлада. Облака, обрамлявшие закатное солнце, переливались всеми цветами радуги. Как внутренняя сторона раковины у моллюска. Словно перед нами висели огромные небесные жемчужные раковины.

Она подошла ко мне. Совсем близко.

Это не было физическое приближение. Мы по-прежнему сидели в садовых креслах по разные стороны маленького столика, на террасе.

Возможно, дело было в этих неделях, что мы провели вместе под сканерами. Возможно — в тех людях, которых мы сопровождали в их внутренние миры. Возможно, в смерти Симона.

В этом-то и трудность встречи с другим человеком. Ты никогда не можешь точно сказать, что именно привело к этой встрече.