Твои фотографии - [9]

Он отнес Сэма в детскую, уложил в постель, и мальчик заснул, едва голова коснулась подушки.

Чарли уселся на край кровати. Он не мог уйти в свою спальню. Не мог передвигаться по собственному дому.

Зазвонил телефон, но он не взял трубку.

Кровать была узкой. Чарли осторожно лег рядом с сыном, обнял его одной рукой, наблюдая, как поднимается и опускается грудь. Легонько поцеловал Сэма в щеку.

Сэм сказал ему, что убежал. Но куда? К кому? И что он делал у машины. Почему не сидел внутри? Что делала Эйприл на той дороге, в трех часах езды отсюда? Куда они ехали, и почему он ничего не знал? Сестра сказала, что у мальчика шок.

Чарли лежал без сна, глядя в темноту, прислушиваясь к ночным шорохам. Наконец не выдержал, встал и пошел за пакетом с вещами Эйприл, который оставил на столе в прихожей. И опрокинул его на пол гостиной. Портмоне, горсть мелочи, косметика. Все закопченное, пахнувшее дымом. Его словно ударили в живот.

Чарли опустился на пол, борясь с тошнотой.

Когда-то он смеялся над фильмами, где мужчины нюхают одежду жены. Теперь он сам поднес к лицу голубой платочек Эйприл, но ощутил только запах дыма и уронил его. Руки тряслись. Он сунул пакет в угол комнаты. Почему Эйприл не сказала ему, куда едет с Сэмом? Все еще сердилась из-за ссоры? Решила немного охладиться и вернуться, прежде чем он узнает, что она куда-то ездила?

Чарли пошел в спальню и стал открывать ящики, выбрасывая брошюры с описанием городов и мест, где хотела побывать Эйприл. Дом над водопадом Фрэнка Ллойда Райта в Пенсильвании. Уэтстоунский парк роз в Огайо. Может, они направлялись туда?

Она не оставила ему записки. Не объяснила, что не так. Все вещи на месте, но, милый гребаный Иисусе, машина стояла посреди дороги на встречной полосе, и Эйприл взяла с собой Сэма.

— Люблю тебя.

В ночь накануне побега, когда они легли в постель, еще до ссоры, она сказала ему эти слова, прошептала в шею: «Люблю тебя». По утрам они только целовались, потому что оба спешили, а Сэм опаздывал в лагерь или школу. Чарли дотронулся до кончика ее носа и улыбнулся.

— Повтори, — всегда требовала она, а он неизменно отвечал:

— Неужели еще не знаешь?

Каждое утро — знакомая, привычная, милая рутина.

Но в то утро они поссорились. Он сказал ужасные слова, сам того не желая. Она не дала ему шанса все исправить.

Голова Чарли шла кругом. Теперь все виделось под иным углом, словно краски вдруг потускнели. Воздух приобрел странный металлический вкус, и ему вдруг стало холодно. Чарли открыл шкафчик в спальне. Там висели платья, которые она никогда не носила, его пиджаки, из которых она не вылезала. Он стал хватать охапки одежды и швырять на пол, хотя сам не знал, чего ищет, что думает найти.

Обыскал все ее карманы. Ничего. Ничего, кроме горы одежды, и неладно только одно: эта одежда сейчас не на ней.

Шкаф почти опустел, когда он увидел чемоданы.

Они купили набор из четырех чемоданов в прошлом году, все из красной кожи. Эйприл посчитала, что никто не захочет иметь красные чемоданы, но зато их легко узнать в аэропорту, когда багаж ползет по транспортеру.

3

Когда Чарли впервые увидел Эйприл, под глазом у нее красовался фонарь.

Он сидел в пиццерии, большом, похожем на пещеру зале. Столы покрывала красная клеенка, которую постоянно вытирали официантки. С потолка свисали красные сети, а на доске были мелом выведены названия тридцати пяти сортов пиццы.

Конечно, Чарли понимал, что это приманка для туристов, но там подавали классную пиццу, работали круглые сутки, и Чарли знал всех официанток. Он любил сидеть вместе с большими компаниями и беседовать с отдыхающими. Ему нравилось ощущать себя туземцем, способным посоветовать, где лучше ловятся крабы, направить в самый хороший кинотеатр и объяснить, почему алоэ прекрасно помогает от солнечных ожогов, которые бывают почти у всех. Иногда он любил приводить с собой женщин, хотя последнее время все чаще приходил один.

Сегодня здесь было полно народу, и он с трудом нашел крошечный, втиснутый в угол столик. Официантки в красно-белых клетчатых передниках пробегали Мимо, и Чарли поднял руку, чтобы привлечь их внимание. Он уже хотел подойти к стойке и сделать заказ, как услышал звон подноса. Люди свистели и топали ногами. Оглянувшись, он увидел сверкающее алмазное поле из битого стекла и ледяных кубиков, в центре которого стояла незнакомая официантка с коротко стриженными, взъерошенными, как у мальчишки, волосами цвета ванили. Она сгорбилась над тарелками. Обычно официантки расстраивались, когда происходило нечто подобное, но эта женщина, похоже, ничуть не встревожилась. Мало того, словно не слышала поднятого шума. Ему так захотелось погладить ее по спине, что он поднялся и подошел, чтобы помочь ей. Только когда она подняла голову, он увидел фонарь и от растерянности схватил с пола несколько кубиков и прижал к ее глазу. И потрясенно замер, ощутив идущий от нее жар. Лед таял так быстро, что по его руке полилась вода.

Она спокойно смотрела на него. Он уронил подтаявший кубик.

— Баттерфингерс,[2] — прошептала официантка. Голос оказался низким и тягучим, как сироп. Уголки губ приподнялись. Она повернулась и ушла на кухню, завязывая на ходу передник.