Твое имя — страсть - [15]

Ухмылки исчезли. Шутка — это понятно. Но оставить малявку-девчонку среди дикой природы одну-одинешеньку — дело серьезное. Как бы там прекрасно она ни готовила на костре, как бы ловко ни управлялась с мужской работой, только ни ростом, ни силой с мужчиной тягаться не может. На Западе неджентльменское отношение к слабому полу задевало скрытые струнки рыцарства. Ковбои могли немилосердно подтрунивать над Моникой, без малейших колебаний сыграть с ней добрую тысячу шуточек, но они никогда не сделали бы ничего такого, что, по их мнению, могло бы действительно причинить ей вред.

Все как один повернулись к Роджеру, который, помимо исполнения обязанностей старшего ковбоя на ранчо, был еще и их неофициальным представителем на переговорах.

— Вы уверены, что это разумно, босс? — мягко спросил Роджер. — При том, что этот Луг от всего далеко. А что, если ногу подвихнет на мокром камне, или топор соскользнет, когда будет дрова рубить, или простуду подхватит и не станет сил принести ведро воды из ручья?

Только благодаря розовому рассвету внезапная бледность Стива осталась незамеченной. Представить себе Монику раненой, одинокой, брошенной в беде на Лугу высоко в горах было просто немыслимо. Она так уверенно себя чувствовала в своем лагере, так превосходно подходила к окружавшему ее там миру, что Стив совершенно забыл о полном отсутствии благ цивилизации на этом Лугу.

— Вы правы, — сказал он. — Мне надо было об этом подумать. Ездите себе, но не так часто, как ездили, а то вся работа встанет, и я сам не смогу побыть на Лугу. — Он медленно обвел всех холодным, взглядом, не обойдя никого. — Но если кто ее тронет хоть пальцем, лишится и пальцев и работы. Понятно?

В рассветных лучах коротко полыхнули улыбки мужчин. Они все очень хорошо поняли. И одобрили.

— Ясное дело, босс, — сказал Роджер. — И спасибо за разрешение ездить в гости. Она печет лучший хлеб, который я когда-нибудь ел. Вот, думаю, может, она останется на ранчо кухарить, когда кончит смотреть за этой травой.

Вряд ли, подумал Стив. К тому времени она махнет рукой на Гордона Стивена Диксона-третьего и двинется на более сочные пастбища. Но почему-то мысль об отъезде Моники принесла ему скорее беспокойство, чем облегчение.

5

С «Полароидом» в руках Моника проскользнула между жердей изгороди в луговой заповедник. Подойдя к ближайшему пронумерованному колышку — номеру пятому, — опустилась на колени и посмотрела в видоискатель. Серебристо-зеленая травка была на вид нежной, почти хрупкой, но за последнюю неделю подросла на несколько дюймов.

— Молодец, номер пять, — пробормотала Моника. — Держись так и дальше, попадешь у доктора Мэрлока в самое начало списка полезных трав. Потомки твои будут плодиться и размножаться на пастбищах всего мира.

Она выдохнула, нажала на кнопочку и услышала удивительно громкий щелчок, а затем жужжание заработавшего аппарата. Тут же выскочил черный квадратик. Моника спрятала его от солнца в карман рубашки, где диковинные химикалии могли себе мирно трудиться над проявлением снимка. После нескольких недель жизни на Лугу процесс проявления пленки уже не так ее завораживал, чтобы наблюдать, как на каждом картонном квадратике из ничего возникает изображение. Теперь она довольствовалась быстрым взглядом на проявляющуюся фотографию. Воспринимать этот процесс как нечто само собой разумеющееся она не могла. На земле еще немало мест, где фотокамеру, тем более мгновенно получаемое изображение, сочли бы волшебством. А Моника была из этих мест.

Отношение примитивных народов к фотографии как к чуду она почти разделяла. Даже после того, как прочитала у доктора Мэрлока книгу о фотографии, всякий раз, получая четкие, размером с ладонь, изображения окружающего мира, чувствовала себя обладательницей волшебной палочки. Не говоря уже о том, что фотографировать было определенно легче, чем мучиться над точным воспроизведением каждого растения с помощью карандаша и бумаги, как делала ее мать.

Моника прошла по Лугу и сфотографировала растения перед каждым пронумерованным колышком. Если бы работники босса Дика не привозили новых кассет, ей пришлось бы каждую неделю спускаться с гор в город. Она же предпочитала оставаться на Лугу, где время отмерялось не тиканьем часов.

Времена года — это Моника понимала. Было время посева и время роста, время уборки урожая и время опустелых полей. Все было предсказуемо и естественно, как восход и заход солнца или превращение месяца в луну и обратно. А вот некая искусственность деления на недели требовала привычки. Моника подозревала, что до конца жизни будет думать о неделе, как о времени, за которое на Лугу Диксона тратится пять кассет «Полароида».

Работая, она то и дело вставала на цыпочки и вглядывалась в ложбинку позади хижины, поросшую осинами и хвойными деревьями. Оттуда приедет Стив. Если, конечно, приедет. После того, первого, посещения он приезжал на Луг по два раза в неделю и едва перебрасывался с Моникой парой слов. Как-то она прошла по следам его коня до места, где тропа зигзагом уходила вниз по склону горы. Больше никто из ковбоев босса Дика этим путем не ездил. И других следов, кроме отпечатков большого вороного коня Стива, на тропе не было. Очевидно, об этой тропе знал только Стив — или только он осмеливался по ней ездить.