Твоё имя после дождя - [11]

Все говорили, что Оливер больше времени проводил в фантазиях, чем в реальности, но это волновало его также мало, как и мнение других о его волосах. Несколько недель назад ему исполнилось двадцать три года, но выглядел Оливер моложе своих лет. Возможно, из-за невинного взгляда больших, меланхоличных карих глаз или из-за подростковой фигуры, которая еще не превратилась в мужскую. Он был длинным и худым как трость, с нервными руками, которые, казалось, успокаивались, только взяв перо. Слева от носа, нарушая симметрию лица, находилась родинка.

«Пятноотчернил, попавшихмневкровьещеприрождении», — как сказал он однажды в шутку Александру Куиллсу.

Оливер, казалось, был несколько рассеянным, словно на грани странного помешательства. Он считал, что это свойственно всем сиротам. Когда растешь не чувствуя своих корней, не имея никого, в ком можно было бы увидеть отражение самого себя, то очень трудно эмоционально относиться к окружающим. Оливер никогда не знал своих родителей, бабушек, дедушек или братьев и сестер, если они у него были. Вместо этого он поднимался на борт «Эспаньолы» и сражался бок о бок с Черным корсаром; пересекал Миссисипи вместе с Джимом и Гекльбери Финном [4]. Никто не мог опровергнуть, что у него было самое счастливое детство.

Роберт Джонсон, директор Редингского приюта, в котором Оливер прожил всю жизнь, заметил, что мальчик с мечтательным взглядом обладал невероятным потенциалом, и решил помочь ему получить полноценное образование. В итоге Оливер получил небольшую стипендию, которая позволила ему поступить в Оксфордский университет в шестнадцать лет. Он хотел изучать классические науки, хоть ему и советовали учиться на адвоката, и, три года спустя получил степень бакалавра с отличием, открывшую ему двери в мир науки. С тех пор он находился в Бейлиол-колледже, который больше походил на дом, чем на приют. И что-то ему подсказывало, что он проведет в этих стенах всю свою жизнь.

Оливер потянулся, расслабляя затекшие мышцы. Он был измотан в тот вечер, и не только от многочасовой работы над словарем. Еще больше его утомляла мысль о том, что работал он именно над словарем, а не сотрудничал с «DreamingSpires».

«КакжеяиногдазавидуюЛайнелу, — подумал он, почесывая затылок. — ЯбытожехотелиметьвозможностьуехатьвЕгипетнапоискизеркалалегендарнойпринцессы, вместотого, чтобыбездарнотратитьвремявэтойкомнатевкомпаниилатинскихизречений».

Возможно, в глубине души он мог сделать все по-своему. Возможно, привратник забыл передать ему долгожданное письмо Лайнела. Почувствовав себя лучше, он оперся руками о подоконник и выглянул в окно. Острые шпили Оксфорда четко вырисовывались на фоне солнечного неба, как если бы заправский силуэтист викторианской эпохи только что вырезал их из складок черной бумаги. Это был его привычный вид из окна последние семь лет, и, таковым он и останется еще много лет. Оксфорд — «Город сонных шпилей». TheCityofDreamingSpires. Вершины, не способные устоять на ногах, но все еще пытающиеся сопротивляться гравитации, незаметно присматривали за домами и колледжами, за каждым из своих жителей.

Сонные шпили. Он встал на цыпочки, пытаясь разглядеть бродил ли у больших ворот бейлиольский привратник Герберт. Через пару секунд Оливер убедился, что привратник на месте. Тот находился у овального газона в центре двора, с газетой в руках и сигаретой в зубах. Оливер вздохнул с облегчением, схватил свое поношенное черное пальто и выскочил из комнаты. На всех парах сбежал вниз по лестнице, лавируя между старым профессором римского права и парой бакалавров, участвующих в написании словаря. Вышел из здания, известного как Здание Брекенбери [5], в котором находилась его спальня и влился в толпу гомонящих студентов, направлявшихся в столовую.

Оливер перекинул назад свой хвост, чтобы ветер не растрепал ему волосы, пока он шел к уже заметившему его привратнику.

— Добрый день, Герберт. Я увидел вас через окно и подумал, что, может…

— Для вас сегодня ничего не было, — резко ответил привратник. — Если бы у меня было для вас письмо, я бы принес его вам в комнату после завтрака. Я вам уже говорил это сотни раз.

Оливер изо всех сил попытался скрыть разочарование. Но, видимо, безуспешно, так как Герберт покосился на него, шумно переворачивая страницу газеты.

— Я все задаюсь вопросом, чего вам так неймется? Что вы задумали, Сандерс?

— Ничего, — соврал Оливер. — Я… я жду ответ от одного сообщества, в которое я вступил несколько дней назад. Мне обещали ответить в течение недели…

— Сообщество? Какое еще сообщество? Еще что-то по части латыни?

— Нет, сообщество филателистов и нумизматов. В последнее время не могу не думать о потрясающих монетах первых лет Римской Империи. Вы когда-нибудь задумывались об этом, Герберт? Эти превосходные профили! Эти надписи…

— Этого мне еще только не хватало. Если продолжите в том же духе, то станете…

— Ректором Бейлиол-колледжа? — продолжил фразу Оливер, довольно улыбаясь. — Надеюсь, что это не так, мне никогда не нравилась политика.

— Занудой, — безжалостно поправил его Герберт. — Не успеете оглянуться, как превратитесь в такого же старика, как и я, начнутся всякие хвори, и все что останется, так это вспоминать, как бездарно вы потратили те возможности, которые давала вам жизнь.