Твердыня тысячи копий - [19]

– Замечательно. Искусная резьба, явно подлинник. А если сюда добавить какую-нибудь романтическую историю вместо тупого пересказа об обыске трупа, то удачно подобранный коллекционер отвалит за нее небольшое состояние. Тебе же я могу предложить не больше пятисот монет… – Актуарий вернул гривну и лишь дернул плечом на гримасу, которую состроил пехотинец, потерявший дар речи от возмущения. – А чего ты ожидал? Десять тысяч золотых и ночь любви с самой крутобедрой кобылой нашего эскадрона? – Он устало вздохнул, будто изложение прописных истин укрывательства военных трофеев было самым обычным и давно наскучившим делом. Маний лишь сузил глаза, чувствуя, что ничего не может противопоставить превосходно отработанной технике облапошивания простаков. – Ты пойми, Безымянный, такие вещицы сами себя не продают. Первым делом я сбагрю ее одному скупщику, что живет на юге провинции. Понятное дело, не в убыток себе. Он, в свою очередь, перешлет ее в Рим знакомому купцу и тоже с этого кое-что поимеет. А уже купец найдет нужного барышника, который специализируется по редким и опасным сокровищам.

Видя, что тунгр в замешательстве, актуарий покачал головой. Мягко улыбнувшись, он продолжил:

– То, что ты затеял, – противозаконно. Найденный торквес ты был должен отдать своему сотнику, а он, в свою очередь, примипилу когорты, и так далее. Прямо сейчас этой безделушке полагалось бы сверкать на столе наместника, и тот потирал бы уже руки, сочиняя пышные приветствия, с которыми отправил бы дорогой подарок императору. А вместо этого ты как тать в нощи крадешься по лагерю в поисках покупателя, да еще зовешь меня в подельники. Римскому перекупщику вмиг свернут шею, стоит только начальству пронюхать об этом дельце. А как иначе? Он же лишает престол законной доли военной добычи! Нет, понятное дело, мы все так или иначе греем на войне руки, но стоит попасться, и эта красота обернется смертным приговором любому из описанной мной цепочки. За такой риск каждый из них захочет получить немаленький кусок пирога. Вот почему барышник в Риме заработает пятьдесят тысяч, а человек, который доставит ему гривну, – только двадцать пять. Мой знакомый с юга получит десять, я – если повезет – пять. Причем самый большой риск падает именно на меня. Ведь это я должен найти деньги на самом краю света, чтобы рассчитаться с тобой, плюс придумать способ передать товар моему человеку на юге, то есть через всю провинцию, где полыхает восстание. Это мне обойдется в тысячу, если не меньше. – Он вновь вздохнул, качая головой и вскидывая ладони, как бы сдаваясь. – А впрочем… Предчувствия говорят мне, что не надо бы, но я, так и быть, дам тебе тысячу. Сколько из твоего контуберния осталось в живых?

– Пятеро.

– Ну? Видишь? По две сотни на брата! Поди плохо? Жалованье за пару лет, к тому же без вычетов. С такими деньгами умный человек сумеет далеко пойти. Итак, что скажешь?

Помрачневший пехотинец уже понимал, что выбор невелик.

– Ладно, по рукам. Отсыпай золотишко, и разбегаемся.

Актуарий замотал головой.

– Прямо сейчас у меня всего-то сотня-другая. Остальное придется занять у… неважно. Оставь мне вещицу, а уж я позабочусь, чтобы с тобой расчет был сполна.

Тунгр ошеломленно вытаращился.

– Ага, так я тебе и сказал, как меня зовут и где искать. – Он сунул гривну под плащ и развернулся на выход. – Приду завтрашней ночью, так что готовь монеты. Вздумаешь тянуть, цена удвоится. За мой риск, раз уж приходится вещицу для тебя придержать.

Он поднырнул под входной полог и скрылся в ночи, опасливо петляя по лагерю. Интендант же, убедившись, что пехотинца не видно, расплылся в ухмылке от уха до уха и потянулся за плащом.

Отослав примипилов с приказом готовить когорты к завтрашнему походу на север, Скавр расправил затекшие конечности и, откинув завесу в дверном проеме, позвал Арминия:

– Заходи, мой друг, тебе тоже не помешает отдых. Завтра снова в дорогу, и ты мне нужен для ратных дел. Так, постой… Где у нас Первая когорта расположилась?

Не двинувшись с места, могучий германец скрестил на груди исполосованные рубцами руки и подарил своему трибуну неодобрительный взгляд.

– И ты еще хочешь, чтобы я ложился спать? На себя посмотри.

Скавр недоуменно вздернул бровь, затем вдохнул побольше воздуха, собираясь хорошенько отчитать ординарца, но захлопнул рот, когда великан наклонился, чтобы негромко добавить:

– Помнишь тот день, когда ты меня полонил? Когда Тунараз – разрази его самого гром! – бросил с облаков не только свой взгляд, но и несколько молний, даровавших тебе победу в момент неминуемого поражения, а моему народу – позор и рабство? Я тогда говорил и сейчас повторю, что буду сражаться и даже готов умереть за тебя, готов почитать твоего Митру, – но не жди, что я буду скрывать мое мнение. Так вот, я считаю, что тебе надо отоспаться и что совершенно ни к чему принимать личное участие в подготовке войск к боевым действиям, тем более нынешней ночью.

Ответ трибуна был столь же спокойным, однако ничуть не менее твердым:

– Арминий, есть один человек, которому требуется моя помощь.

Германец покачал головой:

– Нет. Ты олицетворяешь собой власть, а центурион Корв никогда и ни за что не склонится перед властями, пока на него смотрит голова лучшего друга. Предоставь мальчишку мне, а сам ложись. Если моя задумка не удастся, одному Митре известно, к каким средствам придется прибегнуть…