Твердыня - [20]

Глава седьмая. Союз трудового крестьянства

Сквозь расступающуюся черную пелену, медленно входя в фокус обрисовалось осунувшееся лицо Сашеньки. Темные круги залегли под ее печальными глазами, она выглядела постаревшей и уставшей, и только прядь ее роскошных каштановых волос выбивавшаяся из-под белой косынки, напоминала о беззаботном, беспечном прошлом. Фартук ее формы сестры милосердия был измят и забрызган кровью, но руки, с коротко подстриженными ногтями, были безупречно чисты с несмываемым пятнышком йода на кончике правого мизинца. В толстых столбах солнечного света, льющегося из окoн, кружилось несколько пылинок. Бревенчатые стены помещения были чисто выскоблены и заднюю часть его занимала обмазанная глиной и побеленная известью кирпичная печь. Охапка дров валялась на полу перед железной заслонкой, за которой полыхало пламя. Позади Сашеньки стояло несколько заправленных синими суконными одеялами больничных коек. Три из них были заняты пациентами. Со своего места Берсенев не мог видеть их лиц, только обмотанную бинтами черную, лохматую голову ближайшего к нему раненого. Еще одна медсестра, полная и низенькая, вошла в помещение, осторожно держа в руках резиновую грелку. Присев к одному из больных на кровать, она, расстелив на его груди полотенце, начала процедуру. Черные бусинки ее глаз смотрели на циферблат, следя за временем. Глаза Берсенева устали странствовать по палате, он все еще был измучен несчастьем приключившемся с ним; он закрыл их опять, но ненадолго. «Где я? Как вы здесь оказались?» это было все, что он смог выговорить после продолжительной паузы. Он почувствовал, как ему стало трудно говорить. Рот его онемел и стал как чужой; внутренность ротовой полости изменилась; на правой стороне несколько зубов отсутствовали, а те, что остались раскрошились. Губы плохо повиновались и шею саднило. «Ох, Николай Иванович! Если бы вы знали как мы за вас беспокоились!» В Сашенькиных глазах отразились недавние страдания. Долгие бессонные ночи, проведенные у постели раненого наложили на нее отпечаток. Ее глаза слипались от усталости и она еле держала голову. «Как вы себя чувствуете?» «Неплохо, только слабоват еще. Где мой полк? Где Константин Константинович и Шебаршин? Где моя сотня?» «Они все ушли год назад…» сказала она упавшим голосом. «Ушли год назад?!» ахнул Берсенев и черная пелена боли опять окутала его. Когда он очнулся прошло много времени, сияние из окoн померклo, они были задернуты пестрыми ситцевыми занавесками и подслеповатый свет от керосинового фонаря, висящего под потолком, оставлял большую часть Сашенькиного лица в тени. Она продолжала сидеть в той же позе на табуретке, обхватив колени руками, и не сводя с него своего тревожного взляда. «Где моя часть?» беспокойство снедало его. «Давайте я вам расскажу все по порядку,» Сашенька встрепенулась и переменила позу. «В тот августовский вечер в нашем доме вы отправились искать своего жеребца. Мы думали, что вы быстро вернетесь. Но проходили часы, мы вас заждались, мама приготовила праздничный ужин, а вас все не было. Наконец, в полночь ваш приятель Шебаршин встал, звякнул шпорами и сказал, что идет вас разыскивать. Он нам потом сказал, что выйдя во двор, он издалека услышал осторожный стук копыт двух лошадей, бредущих по дороге. Он выглянул наружу и увидел вашего коня и кобылу, ищущих наш дом. С трудом он заметил вас на спине Байсара. Ваши руки и голова свешивались с конской спины с одного бока, а ноги свешивались с другого. Мы не могли догадаться, кто вас так посадил… Вы были без чувств и весь в крови. Вас внесли в дом и положили на кровать. Шебаршин сказал, что вас надо везти к полковому фельдшеру, но это было бы долго. Hа счастье, один из наших жильцов оказался врачом. Наум Иосифович двадцать лет работает хирургом в нашей больнице. Как только он вас увидел, он понял в какой вы беде. Он тут же перевязал ваши артерии жгутом, чтобы остановить кровь. Счет шел на минуты. Он объяснил вашему другу, что времени терять нельзя. Наум Иосифович отвез вас в операционную и немедленно прооперировал. Он вас спас. Но казаки уходили на следующий день, вы бредили и не выдержали бы дорогу. Вас требовалось куда-то спрятать. Выздоровление, по словам Наума Иосифовича, займет много месяцев. Поэтому то вы и оказались в партизанском отряде Токмакова. Хорошо, что он взял вас к себе.» «Какого Токмакова?» «Вы его не знаете? Он у нас очень знаменит. Он воюет с красными еще с 1918 года. Он бывший поручик, а сейчас командир партизан. Ну, так они себя называют,» почему-то Сашеньке не нравилось это слово «партизан» и она замялась. «Много крестьян пришло к нему в лес. Они говорят, что советская власть забрала их урожай, их скот, их имущество. Новая власть разорила их, им некуда деться, вот они и у нас. Мы им дали оружие и организовали.» «Вы тоже партизан? Вы все время говорите «мы».» Берсенев душевно улыбнулся. «Вы совсем не похожи на типичную обитательницу чащоб.» «Конечно,» Сашенькин голос стал тверже, она встала и расправила свои плечи. «Я стреляю из винтовки и участвовала в боях. У нас каждая женщина — воин. А что было бы со мной, если бы я осталась в Тамбове? Вы знаете, что красные делают с женщинами… Так же пропали мои сестры Аля и Ирина. А Алин муж Константин расстрелян,» добавила она немного погодя, опустив голову и пряча слезы. «А как же Марья Петровна?» «Она в городе; бедствует. Исполком переселил ее в другое место. Они посчитали, что та комната слишком велика для одной старухи, и поместили туда семью из четырех человек. Сейчас ей выделили угол в конюшне, переделанной под жилье. Удобно, что недалеко. Это у нас же во дворе, где мы раньше держали наших лошадей. Там сейчас живет много семей. По моему маме достался денник, в котором стоял ваш конь. Она неисправимая оптимистка. Она говорит, что хорошо, что хоть иконы не отобрали и позволили повесить их в углу. Это ее поддерживает.» «Вы видитесь иногда?» «Это очень опасно. Меня знают в городе и если я попадусь, то замучают; моя смерть будет тяжелой. Лучше смерть в бою.» «Почему бы ей не жить здесь, рядом с вами?» «Я ее спрашивала. Она не хочет. Мы постоянно двигаемся. У нас бывают тревоги и мы тут же все бросаем и уходим. Маме было бы здесь хуже, чем в городе.» Голос Сашеньки стал замирать, а ее лицо отдаляться и исчезать во мгле. У Берсенева все опять поплыло перед глазами и его охватила мелкая дрожь. «Да у вас жар!» как сквозь вату донеслось до него, перед тем как его рассудок и чувства провалились в черную яму беспамятства.