Твердыня - [18]

Пешком, взобравшись на склон, он опять вернулся к поселку, где на рассвете они едва избежали засады. Солнце стояло в зените, заставляя прищуривать глаза от яркого света. С возвышения, по мере того как он поднимался, его взору открывались широкие виды на заливные луга, перелески и извилистую речонку, устье которой пропадалo на горизонте. Становилось жарко. В тени почерневших от времени деревянных построек на утоптанной ногами земле лежали с высунутыми языками собаки. Амбары, конюшни, курятники и коровники были разграблены войсками, квартировавшими целый месяц в поселке, что стало причиной тишины, стоявшей вокруг. Не слышалось привычных звуков деревенской жизни: кудахтанья кур, писка цыплят, криков петухов, блеяния, ржания и мычания скотины. Их заменило гробовое безмолвие, лишь теперь нарушеннoе донцами генерала Мамантова. Редкие местные жители с недоуменными лицами взирали на множество бородатых, увешанных оружием, довольных жизнью, неунывающих пришельцев, заполонивших их тихую, забытую миром обитель. Спешившиеся, с мисками в руках, казаки выстроились к слабо дымившей полевой кухне на колесах, от которой исходил аппетитный аромат пшенной каши. Повар, обмотанный белым фартуком и с черпаком в руке, накладывал каждому миску до верха и в придачу давал банку мясных консервов и полбуханки хлеба. Здесь не было классовых различий: простой казак и командир корпуса стояли рядом, соблюдая очередь к общему котлу. Берсенев примкнул к Шебаршину, расположившимся со своими конниками на большом квадрате брезента, постланному прямо на землю. Некоторые лежали с закрытыми глазами, а другие, пришедшие позже, сидели по-турецки, заканчиваю свою трапезу. Острием своей шашки Берсенев осторожно открыл консервную банку и пользуясь свежей сосновой щепкой, вывалил содержимое в миску с кашей. Пока он жевал, Шебаршин передавал ему последние новости. Крестьяне показали мамантовцам тела двух добровольцев, захваченных красными неделю назад. Их нашли брошенными в канаве в лопухах. Эти юноши не имели никакого отношения к прорвавшемуся корпусу, а были артиллеристами на бронепоезде, незадолго до этого подорванным неприятелем. После допроса они были отданы толпе на самосуд и проведены через поселок. Их нещадно били палками и отрезали им уши и носы. «Люди, способные совершать такое, перестают быть людьми. Убить, таких как они, не грех,» Берсенев даже перестал есть. «А ведь наши сегодня трех красноармейцев задержали. Совсем подростки, лет им по шестнадцать. Не успели убежать со своими, отстали и прятались все утро на чердаке. Хозяин услышал, что кто-то ходит над головой, догадался и прибежал к нам. Mальчишки сдались без боя, хотя оружие у них было. Хвостищев предложил их расстрелять, но Мамантов отменил, сказав, что пяти плетей будет достаточно. Так они и ушли от нас поротые, со вспухшими спинами.» Густые русые брови Шебаршина сошлись тяжелыми складками, а серые глаза потемнели от гнева. «Эх, Николай, зачем мы с ними миндальничаем? Расстрелять их надо было и дело с концом. Попадись мы к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Ты же знаешь.» Берсенев строго посмотрел на него. «Мы не можем уподобляться этим зверям. Мы люди, а они нехристи.» «А тогда зачем на тебе винтовка? Чтобы убивать?» «Это другое дело. То на равных, в бою.» Несогласный Шебаршин иронически рассмеялся и махнул рукой.

Постепенно казацкое войско подобралoсь с юго-востока к окрестностям города Тамбов. Таиться уже было бесполезно, вездесущие лазутчики давно предупредили врага о приближении донцов и, они не скрываясь, шли днем. Спускаясь по длинной, ведущей в пойму, дороге авангард корпуса Мамантова был обстрелян с большой дистанции сразу с трех мест трехдюймовыми орудиями. Не слезая с коня, в бинокль Берсенев рассмотрел батареи красных на опушке чахлого леса, суетившуюся прислугу, дым и вспышки от пушечных выстрелов. На счастье красные стреляли плохо: или перелетами, или очень высокими разрывами, не приносящими вреда. Получив приказ подавить батарею, сотня Берсенева, выхватив шашки, помчалась навстречу артиллерийским залпам. Несмотря на сильный винтовочный огонь окопавшейся пехоты атака продолжалась и в считанные минуты казаки ворвались в расположение неприятеля. «Сдавайтесь!» зычно кричали наступающие, врезавшись в самую гущу растерявшихся красноармейцев. От шашек, бешено крутящимися над их головами, исходил леденящий души гул. Все последовали приказу и побросали оружие, кроме одного, который, лихорадочно дергая затвор, угрожающе целил винтовку в Берсенева. Его черные глаза с желтыми белками горели неукротимой злобой. Берсенев вихрем налетел на него и рубанул по макушке, задев большое, хрящеватое ухо. Из-под остроконечной буденовки хлынула кровь; боец нелепо повалился на бок, не издав ни звука, и немного подергав ногами, замер, раскинув на траве свои загрубевшие, натруженные руки. Берсенев спешился и пучком травы стер кровь с клинка. Он чувствовал тошноту и ему надо было посидеть и отдышаться. «Николай Иваныч,» сквозь полудрему услышал он. «Вот ваш трофей.» Молодчага Хвостищев стоял перед ним. Широко расставив свои крепкие ноги, обутые в до блеска начищенные кожаные сапоги, он протягивал ему какие-то предметы. Хвостищев был горд военной удачей. Глаза его сияли от возбуждения, усики на широком, румяном лице топорщились в улыбке, чубчик лихо кудрявился и вылезал из-под фуражки, и широкая грудь колесом не могла вместить всех орденских планок и наград за его геройство и службу родному Дону. Берсенев взял предметы и рассмотрел. «Ободовский,» прочитал он в красной книжечке с вытисненной на обложке пятиконечной звездой на фоне серпа и молота. Удостоверение лежало между вчетверо сложенным, пожелтевшим письмом без конверта и затертой фотографической карточкой юной, худенькой женщины с грудным ребенком на руках. «В документе прописано, большой начальник из Москвы был он,» радостно докладывал Хвостищев.» Гляньте — то, орден красного знамени спроворился получить. Вон он у вас в руке.» Берсенев поднес ближе к глазам увесистый эмалированный значок, размером с царский медный пятак, густо украшенный революционной символикой и надписью «пролетарии всех стран, соединяйтесь» в его верхней части. «Ведь он, подлец, чуть вас не угробил, Николай Иваныч. Патрон у него в стволе перекосило. Я винтовку его проверял.» Мягкая волна радости прокатилась через все существо Берсенева. «Не настал еще мой час,» подумал он. «Значит, зачем — то я нужен на этой земле.» Тем временем допрос начался. Как рассказали пленные, в Тамбове размещалось около двух тысяч отборных красногвардейцев, подкрепленные каким-то особенным матросским полком в восемьсот человек, десятью легкими орудиями и множеством снарядов. По их словам, эта армия прибыла из Москвы с заданием удержать город во что бы то ни стало. К атаке белых готовились. С юга подступы к городу были превращены в неприступную крепость. Были вырыты траншеи, окутанные колючей проволокой, оборудованы блиндажи и пулеметные гнезда. Угрожающе блестели жерла орудий, чтобы потчевать наступающих картечью. Днем и ночью до рези в глазах всматривались в даль красные наблюдатели, выискивая признаки казаков, тщательно и пытливо осматривая в бинокли каждый бугорок и каждый куст. Но Мамантов рассудил иначе. Оставя в потаенном месте самую медленную часть своего корпуса — обозы и лазарет — на свежих, сытых конях его полки обошли Тамбов с востока далеко кругом, круто развернулись и ударили по городу в его незащищенной северной части, там где их не ждали. Они вихрем ворвались с флангов и с тыла и захватили позиции растерявшихся красных, бежавших во все лопатки, и побросавших свое вооружение и аммуницию. Те, кто успел, погрузились на повозки и уходили по тракту, ведущему на запад. В этот предвечерний час генерал Мамантов и его штаб разглядывали с многоярусной колокольни собора Святой Живоначальной Троицы растянувшуюся вдалеке, извивающуюся колонну большевиков. Садилось солнце и высокое здание собора отбрасывало длинные тени через площади и улицы города. В бледно-красном небе зажигались вечерние звездочки и покоем веяло в мире. В теплом воздухе носилась суетливая мошкара, а повыше над ними широкими кругами — ласточки. Природа шла своей вековечной чередой, раскидывая ошеломляющие по красоте палитры красок на небе и на облаках, которые уставшие люди, погруженные в страдания на земле, не хотели замечать. Невооруженным глазом отступающие казались муравьями, усердно копошившимися на желтой глинистой равнине. Они искали путь к своему спасению, но все еще были опасны. Только, что генерал отдал приказ подразделению есаула Щеглова отрезать хвост колонны. С высоты штабные наблюдали как два десятка удальцов, скачут по дну оврага наперез неприятелю. Офицеры следили за ними, пока те не скрылись в складках местности. Через два часа Щеглов вернулся с добычей, не потеряв ни единого человека. На трех военных повозках, запряженных битюгами, были упакованы в сене двенадцать пулеметов и патронные ленты. «Хвалю,» генерал обнял каждого казака. «Отведите подводы на площадь и усильте охрану. Там у нас уже целый арсенал.» В тот же вечер в двухэтажном здании губернского дворянского собрания на Широкой улице выступал Мамантов. В переполненном зале, при полнейшей тишине он вышел на сцену — скромный, неброский человек, одетый в защитного цвета китель, синие кавалерийские шаровары с малиновыми лампасами и сапоги со шпорами; лишь поблескивающие золотом генеральские погоны указывали на его высокое звание. Немного устало представился он собранию, приветствовав горожан от имени командования Вооруженных Сил Юга России. Вкратце обрисовав задачи и успехи Белого движения, он перешел к сути. Его речь дышала сердечностью и теплотой. Аудитория превратилась в слух, боясь пропустить малейшее его слово. Вот, что он сказал: «Тысячу лет назад пуста и бесприютна была Русская земля. Еще не было в ней ни кичливых и пыльных градов, ни разукрашенных каменных дворцов, ни гранитных замков с гордыми башнями. Непроходимые и дремучие леса покрывали ее и прятались в них племена, которые сами себя не знали и не ведали, кто они были от роду. Прошли столетия, народ осознал себя и объединился, поверив, что это его земля. Появились цари, сословия, войско и своя история; появилась государственность. Много врагов вторгалось на Русь со всех сторон света, пробуя крепость наших границ и пытаясь поработить нас, но все они всегда были биты. Однако, такого врага, который напал на нас сейчас, с сотворения мира не было. Он не действует огнем и мечом, завоевывая территорию — это потом, поначалу он портит души человеков, превращая их в стадо, чтобы ими было легче управлять. Это опаснейшая бацилла, заразившая Русь, и слышал я, что зараза эта гуляет сейчас по всему миру, выискивая новые жертвы. Имя заразы этой — марксизм-ленинизм. В государстве, ослабленном трудностями и лишениями, бацилла эта выходит наружу, съедая тело народа заживо, как это случилось с нашей страной. Это вреднейшее учение разделяет людей, натравливая один социальный слой на другой, а бывает даже ссорит близких родственников на почве какой-то классовой борьбы. Все это из-за денег. Богатый не хочет делиться с бедным, бедный завидует богатому — марксизм разжигает эту естественную человеческую слабость, превращая крохотную искорку в бушующее до небес пламя. Богатый не может прожить без бедного, как и бедный не может прожить без богатого; мы необходимы друг другу, мы в одной лодке; те, кто этого не понимают, начинают раскачивать лодку и все оказываются в воде. Такое происходит сейчас у нас. Как остановить пожар? Эта бацилла зависти и эгоизма не привьется в душе верующего человека — богатый он или бедный. Богатый должен щедро делиться с бедным, а бедный должен понимать, что богатство достается упорным трудом и богатство можно и потерять, опять став бедным. Христианство лечит души людей, делая их неуязвимыми к любой плесени и заразе. Христиане доброжелательны и всепрощающи и не ссорятся из-за материальных благ. Христианство — это наша твердыня, которую сатане никогда не одолеть. Потому-то большевики, подлинное семя дьяволово, так ненавидят нашу святую церковь.» Мамантов сделал жест рукой, как бы призывая себя остановиться. На секунду он наклонил голову, а затем продолжил громче, пристально всматриваясь в зал, «Словами и пожеланиями с большевиками не справиться. Они признают только могучую рать, которая заслонит им путь. Есть такая рать; есть такая сила. Через несколько дней мы опять уходим в поход, чтобы напомнить народу русскому, что большевики не навсегда. Скоро мы вернемся во множестве и освободим вас. Добровольческая армия ведет бои и на подходе. Тем временем, мы оставляем вам тридцать подвод с оружием, для вашей самообороны. Там винтовки, пулеметы, боеприпасы и медикаменты, захваченные нами во время кампании. Есть даже четыре орудия со снарядами. Берите их. Бейте красную мразь!» Он закончил говорить и раздались овации, сравнимые, пожалуй, с ревом и громом, и от которых сотрясалось все здание до самой крыши. Население было возмущено злодеяниями красных. В фойе, к столу, за которым сидел казак-грамотей с тетрадкой, выстроилась очередь добровольцев, желающих записаться в ряды ВСЮР. Там были люди всех социальных слоев: купцы и рабочие, инженеры и мужики, техники и агрономы. Здесь же на месте им выдавали обмундирование и винтовки, сказав на утро явиться в полк. Берсенев и Шебаршин, пробравшись через толчею, вышли из здания на тротуар и остановились покурить. Уже стемнело и у входа в собрание горели газовые фонари. Вечер был теплый и безветренный; люди, возбужденные речью Мамантова не хотели расходиться, продолжая толпиться на мостовой. «Ну, теперь комиссарам драпать следует!» донеслись до них юношеские голоса. «Оружие у нас теперь есть. Больше не побалуют!» «А куда ж им драпать?» возразил другой. «Они же доморощенные!» «Не скажи,» был ему ответ. «Те, которые в кабинетах сидят, из чужих земель пришлые; они раньше про нас никогда и не слыхивали. Теперь им опять в эмиграции прятаться.» Шебаршин одобрительно кивнул и ухмыльнулся, в то время как Берсенев замер от неожиданности. Его глаза округлились и брови взлетели дугой вверх в гримасе удивления. Папироса обжигала его пальцы, но он не замечал боль. Перед ним со слезами счастья на глазах стояла Сашенька. Черное узкое пальто покрывало ее стройную фигуру, блестящие каштановые волосы аккуратно завязаны в пучoк на затылке, на ногах были стоптанные туфельки. Ее лобик сморщился и она спросила своим мелодичным голосом, «Как вы здесь оказались, Николай Иванович?» «Очень просто. Я служу в корпусе генерала Мамантова,» скромно ответил Берсенев, но глаза его пронизывали девушку, восхищаясь ее неяркой красотой. «Я собирался зайти к вам на днях. Как ваши родители?» «Папа скончался год назад.» Ее глаза увлажнились и она промакнула их платочком. «Ему повезло, что не довелось увидеть этот ужас.» «Примите мои соболезнования. Ваш папа был прекрасный человек.» «А мама здесь.» Она указала на Марью Петровну, направляющуюся к ним. «Коленька! Какое счастье встретить вас.» Улыбаясь, Марья Петровна протянула ему сразу обе руки. Годы, невзгоды и лишения не смогли изменить ее. Глаза ее смотрели зорко и рукопожатие было по-прежнему крепким и энергичным. «Как вы?» «Ничего, воюю.» Берсенев выбросил окурок и подул на свои обожженные пальцы. «Идемте немедленно к нам. Вы не забыли, что у вас есть родственники в Тамбове?» «С удовольствием, но я не один,» он повернулся к своему другу. Шебаршин подошел к дамам и щелкнул каблуками. «Мы уже знакомы,» сказал он, широко улыбаясь. Они обменялись рукопожатиями. «Вот и хорошо. Вы оба приглашены.» «Мы не можем придти с пустыми руками. Дайте нам час, чтобы собраться.» «Прекрасно. Ждем вас в девять тридцать. Помните ли вы адрес?» «Конечно,» одновременно ответили оба.