Твердая рука - [66]

— Да, — откликнулся я.

— Подожди, пока я сюда поднимусь, — сказал он, — и прослежу.

— Ладно.

Он с довольным видом отъехал к наблюдательному пункту в полумиле от меня.

Оттуда он мог хорошо разглядеть, как я пущусь в галоп. Я обмотал поводья вокруг своих искусственных пальцев и почувствовал, как лошадь потянула их. В моем положении легко можно было неуклюже сдвинуться, немного распустить удила, и лошадь утратила бы равновесие. В моей правой руке поводья снова ожили. Они как бы передавали лошади, что ей нужно делать. Они говорили с Флотиллой, а он отвечал мне, куда мы едем, как и с какой скоростью. Наш тайный язык, доступный и понятный лишь нам.

Только бы и дальше так шло, подумал я. Только бы мне удалось сделать то, что в прошлом я проделывал тысячи раз. Пусть мое прежнее мастерство даст о себе знать, и неважно, одна у меня рука или две Он проиграет и в Данте, и в Дерби, и в любой другой скачке, если я сейчас совершу какую-нибудь ошибку.

Молодой парень верхом на Гулливере ездил вокруг меня и ждал, односложно и ворчливо откликаясь на мои замечания. Я принялся гадать, не ему ли пообещали отдать Флотиллу, если бы я не приехал. Я спросил его об этом, и он брюзгливо выдавил из себя «да». Ничего, подумал я. Твоя очередь еще подойдет.

Мартин взмахнул рукой, указав, чтобы я пустился в галоп. Парень на Гулливере ударил коня пятками, и тот сразу пошел быстрее, не дождавшись нашего совместного старта. Ах ты дрянь, подумал я. Делаешь то, что тебе хочется, но я пущу Флотиллу как нужно на таком расстоянии, и плевать мне на твои капризы.

Скакать на Флотилле было одно удовольствие. Внезапно все пошло как надо, словно я не переставал ездить вплоть до нынешнего дня с двумя здоровыми руками.

Я точно распределил левую часть поводьев между здоровой рукой и протезом и ощущал, как подрагивают удила. Если я и не продемонстрировал самый лучший стиль, какой когда-либо видели в Хефе, то, по крайней мере, достойно справился с заданием.

Флотилла уверенным галопом пронесся по дорожке и без труда опередил Гулливера. Будь я на другой лошади, я бы непременно отстал, но с таким фаворитом, как Флотилла, сумел проехать еще шесть фарлонгов. Я преодолел еще милю и пришел к финишу, не снижая темпа и туго натянув поводья. Отличный конь, заключил я, когда мы двинулись назад легким галопом. Он произведет впечатление на скачках в Данте.

Я сказал об этом Мартину, когда присоединился к нему по дороге домой. Он обрадовался и рассмеялся.

— Ты по-прежнему можешь ездить. Ты выглядел как и тогда.

Я с трудом удержался от вздоха. На какой-то момент я вернулся в потерянный мной мир, но Сам-то я был уже другим. Я мог пуститься в галоп и Проехать, не чувствуя себя последним ослом, но, увы, это был не Золотой Кубок в Челтенхеме.

— Спасибо за потрясающее утро, — проговорил я.

Мы пешком дошли до конюшни Мартина и позавтракали, а потом отправились посмотреть, какую огромную работу он провел, готовясь к скачкам. Когда мы вернулись, то еще немного посидели в офисе, выпили кофе, поговорили о том о сем, и наконец я с сожалением заметил, что мне пора ехать. В эту минуту зазвонил телефон. Мартин взял трубку и тут же передал ее мне.

— Это звонят тебе, Сид.

Я решил, что мне позвонил Чико, но ошибся. Как ни странно, это был Генри Трейс. Он звонил со своей фермы, расположенной неподалеку от города.

— Моя секретарша сказала, что видела, как ты скакал верхом, — заявил он. — Я ей не поверил, но она стояла на своем. Ты был без шлема, и уж твою-то голову нельзя не узнать. Она говорила, что ты ехал на лошади Мартина Ингленда, ну, вот я и попытался выяснить.

— Что я могу для вас сделать? — осведомился я.

— По сути, речь идет о другом, — начал он. — По крайней мере, я так думаю. Я получил письмо из Жокейского Клуба. Оно пришло в начале этой недели. Очень официальное, и все в таком духе. Они попросили меня дать им знать, живы ли Глинер и Зингалу, а если их не станет, умоляли не избавляться от их туш. Когда я прочел это письмо, то сразу позвонил Лукасу Вейнрайту, который его и написал.

Я спросил, черт возьми, что все это значит, а он ответил, что тебя очень интересует, в каком состоянии сейчас обе лошади. Он сообщил мне это по секрету.

Мой рот пересох, словно я глотнул уксуса.

— Ты меня слушаешь?

— Да, — откликнулся я.

— Тогда я тебе скажу, что Глинер и правда умер.

— Когда? — задал я вопрос, почувствовав, что сморозил глупость. — И… как? — У меня отчаянно забилось сердце. Я только что говорил о молниеносной реакции и сейчас ощутил, что страх пронзил меня, подобно зубной боли.

— Мы собирались спарить его с одной кобылицей и, когда она была готова, отправили его к ней, — стал рассказывать он. — Сегодня утром. Может быть, час тому назад. Он сильно вспотел от этой жары. В сарае, где они спарились, от духоты было нечем дышать, да еще светило солнце. Как бы то ни было, он покрыл ее, и все было в полном порядке. И вдруг он зашатался, упал и… через минуту его не стало.

Я прикусил язык.

— Где он сейчас?

— По-прежнему там, в сарае. Сегодня больше никого не будут спаривать, и я его оставил. Я пробовал позвонить в Жокейский Клуб, но по субботам Лукаса Вейнрайта там не застанешь, а поскольку моя девушка сказала, что ты здесь, в Ньюмаркете…