Тварец культуры - [4]

— Хорошо идут дела у колхозного села, Я молоденька была, потому и родила, — читала она. — Как? Насмешка над колхозами…

— Не годится, — качал головой директор. — Ведь хорошо идут дела. Какая же здесь крамола?

— Миф о непорочном зачатии придумали импотенты. Тоже не годится? Идем дальше. Говорит француз: самая прекрасная женщина не может дать больше, чем она имеет. Говорит русский: зато она может дать два раза. Тоже не годится? Я подумала — нет ли здесь ущемления национализма.

— Какое ущемление? — возразил директор. — Русский француза осадил. Давай дальше.

— Правительство имеет право совершать ошибки, равно как и принимать правильные решения…

— Постой-ка. Кажется здесь что-то не то, хотя на первый взгляд безобидно, но я чувствую какой-то подвох. Они просто так ничего не говорят. У них особый язык, понятный только им самим. Ладно, подумаем.

— Когда демократию втаптывают в землю, она прорастает колючей проволокой, — торжественно, как диктор, выступающий с важным правительственным сообщением, прочитала Рая.

— Вот сволочи, — то ли восхитился, то ли возмутился директор, — так формулируют. Внешне все правильно — не придерешься, а если вдуматься — опять подрыв авторитета советской власти.

— Как прекрасен этот мир — посмотри! А теперь отойди от щели в заборе, — продолжала читать Рая. — Можно и лапу сосать, если есть, во что обмакнуть. Все. Больше ничего подозрительного в этот раз не было. Да, вот еще. Люди стали лучше одеваться, потому и очереди стали привлекательнее.

У Раи было еще несколько записей, но она их не прочитала. Они принадлежали Сергею Валентиновичу Белых.

— Прошлый раз улов был не ахти какой, — сказал директор. — На этот раз лучше. Надо все собрать, систематизировать, а потом доложим, куда следует. Рано или поздно они себя разоблачат. Согласно учения марксизма-ленинизма количество рано или поздно перейдет в качество. Тут мы их и прихлопнем. Кстати, как ты думаешь, правильно ли называть покойника «товарищем»? Я обратил внимание — на панихидах обычно говорят: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Какой же он товарищ, если он уже покойник. И гражданином называть неловко. Идеологически ошибочно. Как ты считаешь?

— Я в этом не разбираюсь, Григорий Тихонович!

— То-то же. Вчера я был на похоронах, один человек прочитал свои замечательные стихи, посвященные покойнику. Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом и так далее. Жаль, не все успел записать…

— Это стихи Максима Горького, Григорий Тихонович.

— Да что ты говоришь. Вот не знал. Хорошо, ты подсказала, а то бы включил в диссертацию. Ладненько. А теперь покажись. Так сказать, на десерт.

Чего греха таить, пытался приударить за жизнерадостной девицей, прямо-таки излучающей чувственность и наш старый знакомый — писатель. По чистой случайности, разумеется, он оказался на очередном заседании кружка рядом с Раечкой и скромно поинтересовался — не хочет ли она посетить Дом литераторов.

— Сегодня не могу, а завтра с удовольствием, — пообещала Рая.

Но напрасно на следующий день писатель целый час томился у массивной дубовой двери с бронзовыми ручками писательского дома. Она не пришла. Тогда он позвонил ей домой. Раечка весело засмеялась и честно призналась, что начисто забыла о своем обещании. «Простите, больше не буду», — покаялась она. Писатель растаял и простил. На самом же деле накануне Рая провела ночь у фотографа и ей было просто лень куда-то ехать.

— Хотите — приезжайте ко мне, — предложила она томным голосом.

Писатель — человек сговорчивый немедленно принял приглашение.

— Через пару минут я буду у вас, — пылко воскликнул он.

— Попробуйте, — рассмеялась Рая, — кстати, я живу у черта на куличках. Запишите адрес…

Вооружившись цветами, бутылкой вина и коробкой конфет, писатель помчался на такси в дальний конец Москвы. Раечка встретила его в желтом шелковом халатике, из под которого то и дело выглядывали обольстительно аккуратные ножки.

«Вот уж не думал, не гадал, — радостно думал писатель, — что победа будет столь быстрой и легкой. Впрочем, ничего удивительного. Я еще не настолько стар и уродлив, чтобы женщины ценили во мне только интеллект, а иногда и щедрость».

Раечка оказалась очень забавным существом. Она напропалую кокетничала, мило дурачилась — выставляла напоказ то одну, то другую ножку, на которые писатель посматривал с плохо скрываемым интересом. Чем-то он был похож сейчас на кота, который в предвкушении сытной еды терпеливо сидит у куска мяса или рыбы.

После того, как бутылка вина была выпита, писатель предложил потанцевать — не раз испытанный им прием, чтобы начать атаку. Но Раечка, легко оттолкнув его, стала танцевать одна. Она изгибалась, откидывалась назад, покачивала бедрами, оглаживала бока руками и делала множество других грациозных движений. В один из моментов, когда она делала что-то похожее на мостик, писатель, не выдержав, подхватил ее, прижал к себе и потащил было к тахте, но Раечка огорошила его хладнокровно заданным вопросом:

— Зачем вам это надо?

— Как зачем? — смутился писатель, — вы мне нравитесь.

— Ну, этого мало, — рассудительно заметила Рая, высвобождаясь из ослабевших рук писателя. — Давайте лучше поболтаем… — Она плюхнулась в большое мягкое кресло и закинула обе ноги на боковой валик. — А как отнесется к вашей измене жена? Кстати, как вы считаете — можно ли квалифицировать сделку с совестью как преступное мероприятие. — Раечка мастерски использовала чужой афоризм.