ТВ-эволюция нетерпимости - [18]

Ни один парламент в такой мере, как наш, не был обязан телевидению своим триумфом. Но и своей последующей дискредитацией — тоже. Народные депутаты, пытаясь восстановить утраченный авторитет, требовали введения "Парламентского часа" и других подобного рода рубрик. Однако принимая решение о показе самих себя, они лишь усугубляли и без того плачевную ситуацию. «Это все равно, что требовать от зеркала, чтобы наше отражение было более героическим, чем мы сами», — писали критики.

В год рождения парламента митинговая демократия выплеснулась на московские улицы. В ноябрьские праздники первые манифестанты прошли по Садовому кольцу. На следующий год они потребовали свободы слова и отмены монополии КПСС. В январе 91-го толпы людей на Манежной и Арбатской площади призывали остановить кровопролитие в Прибалтике, а 1 мая на Красной площади скандировали «Свободу Литве!», вынудив Горбачева уйти с мавзолея.

На митингах и на парламентских трансляциях мы узнавали все ту же «лестницу». Возникшая как рефлекторное самовыражение, она превратилась в форму существования, на многие годы определившую тональность и стилистику документальных программ. Уловив общественную потребность, телевидение изобретало все новые формы «обратной связи». В 1989-ом на экране дебютирует дискуссионный «Пресс-клуб», а полгода спустя возникает компания АТВ. Иван Кононов и Алексей Гиганов открывают в эфире «Будку гласности». «Если у вас наболело на душе и вы хотите быть услышанными страной, — войдите в эти двери. В вашем распоряжении — одна минута. И никакой цензуры!».

На городских площадях или улицах устанавливали легкий временный домик, куда каждый мог войти, чтобы высказать наедине с видеокамерой любое пожелание, мысль, обратиться к публике. «Я требую отставки президента! — негодовал один. — И ни в коем случае не отдавать Курилы». «Все наши печали — от того, что мы семьдесят с лишним лет обращались к товарищам, — объяснял другой. — А товарищи бывают только по несчастью. Господами по несчастью не бывают. Так вот, все мы — господа!». Через минуту микрофон автоматически отключался и смельчак погружался в темноту. Впервые оказавшись перед микрофоном, многие робели, становились наглыми от смущения.

Другие радовались открытой возможности. Иногда у такого домика выстраивалась очередь из желающих.

Вскоре еще один воспитанник АТВ Дмитрий Дибров начал отвечать в вечернем эфире на любые вопросы зрителей, звонивших по телефону /"Воскресенье с Дибровым", 1993/. Ведущего не смущала ни опасность непредвиденных реплик, ни то, что звонки то и дело срывались. /«Мое «алло-алло» добавляет телефонной военной романтики: «Алло, Гвоздика! Я — Ромашка!»/. Диброва называли «гением прямого эфира», хотя многих шокировали его вызывающие манеры, желтые ботинки, ростовский выговор и вихры «человека с улицы».

В один из дней открытый микрофон поставили прямо на Красной площади. Собралась толпа. В этот день Дибров выходил в эфир четырежды. Будка гласности превратилась в площадь гласности. Началась суматоха, неразбериха, что-то вроде штурма автобуса в час «пик». Ведущий на экране заявил, что мечтает в дальнейшем растянуть такой репортаж на три дня.

«Мне важна драматургия жизни, — оправдывался он впоследствии в ответ на упрек телекритика. — Ну если кто-то не видит изумительной роскоши в собратьях, которые его окружают, если его не увлекает эта потрясающая человеческая комедия… или даже духовность…» — «Какая духовность? — возмущался его оппонент. — Какой человек с чувством собственного достоинства пойдет толкаться на Красной площади, чтобы излагать свои мысли?» — «Это мой народ, и мне нравится, что они такие. Мне было бы противно вести репортаж из палаты пэров: «Будьте любезны, пройдите к микрофону… Ах нет, после вас…».[14]

Удивляло, насколько стремительно телевидение было захвачено митинговой стихией. Хотя, если вдуматься, то между пропагандой и митингом можно обнаружить немало общего. И там, и здесь произносятся лозунги, а не аргументы. Правда, в одном случае эти лозунги звучат сверху, в другом — снизу /если, разумеется, сам митинг не инспирирован сверху/.

Телевидение эры гласности вынесло на поверхность все, что было в нас лучшего и что было худшего.

Митинговать люди научились быстрее, чем разговаривать. В кратчайшие сроки прошли расстояние от телефонного права до мегафонного. Но оказалось, что мегафон добавляет к нашим доводам не доказательности, а только громкости. А чаще и вовсе не требует доводов.

Находясь в толпе, свидетельствуют психологи, человек спускается на несколько ступенек по лестнице цивилизации. Мы не только узнаем себя в этих толпах революционных манифестаций и негодующих шествий, демонстрируемых экраном, но и — что печальней — угадываем толпу в себе. Она — в нашей страсти к готовым формулам, рожденным еще до того, как мы успели подумать или вместо того, чтобы думать, в нашей уверенности, что переубедить собеседника — это значит перекричать его /"довод слаб — повысить голос"/.

Люди с митинговым мышлением невосприимчивы к аргументам. Для многих мегафонное поведение становится единственно возможным способом самовыражения. «Чего вам страну, перестали гулять на свободе и заскрипел сук над их головой», — мечтал о счастье Александр Проханов. «Не хватает народа — поднимать некого», — сожалела Валерия Новодворская. Депутатам меньше времени, чем представителям правительства». Телекритики прохронометрировали передачу. Оказалось, что больше всего эфирного времени заняла в выпуске именно оппозиция, а из всех участников дольше всех говорил сам Павлов.