Тутанхамон - [5]
ТАМАРА. Духовое.
АСЯ. Ну да. Факт тот, что там студенты-музыканты — симпатичные парни встречаются. Когда вот так по ночам играют — красиво даже, романтично.
ТАМАРА. Ты уже нашла себе симпатичного. Тигра. Дудит! (Пауза.) Кто это додумался наш район «Кубой» назвать?
АСЯ. Потому что полуостров. И прямо в пруд. А там — город. Поэтому.
ТАМАРА. А Куба — остров.
АСЯ. Нет, полуостров.
ТАМАРА. Нет, остров.
АСЯ. Нет, полуостров! Факт тот, что, Тома, поверь: тебе белое к голове надо и тогда всё-всё будет…
ТАМАРА(вдруг закричала). А тебе просто башку надо, поняла?! Терплю её бредятину, терплю, надоела! Я её на шею, а она вместо шляпы садится. Дура! Семисёлка! Люблю, люблю! Сама старая! Мадам Каракум! Всё. Напоролась я твоей еды, напилась, до свидания. Размножайся! Родная моя, не отвлёкивываю я тебя от Тутанхамона. Живи. Тебе я на что? Для пафоса? «Смотрите, какая у меня подружка есть, в аэропорту объявляет!», да?! Фу, один другого гаже. Идиосинкразия у меня на тебя. Тошнит меня от тебя! От вас! Бобры обмоченные!
АСЯ. Ну и все, спасибо за поздравление. Завидует, а?! (Заплакала.)
ТАМАРА. Так точно, иззавидовалась. Сучу ногами и кругами. Бью чечетку. Поеду назад, пока не поздно. Дура, из аэропорта тащилась, ехала, а она…
Тамара сапоги принялась обувать в коридоре, молнию рвет, никак не выходит. Плачет. Молчание. Ася рыдает, в окно смотрит. За окном группа в розовых костюмах пошла от реки назад, мимо дома. Все поют то ли под баян, то ли под гармошку «Харе, Кришна!» во всю силу. Тамара вышла на балкон, кричит:
Цыгане шумною толпою толкали задом паровоз! Молчать, кусок сороконожки! Дурак не идёт в овраг и не лечится! Ходют, сектанты, блин, с поросячими носами!
«Харекришны» прошли, не обращая внимания на Тамарины крики. Поют. Тамара пошла к Асе в одном сапоге, стала вдруг её обнимать, плачет с нею вместе.
Прости. Поздравляю. Искренне рада. Давай, по шампаневичу, за твой брак.
АСЯ. Ну, что, Тома, что?
ТАМАРА. Ничего. Ничегошеньки. Счастливая. Поздравляю. А я — видишь? У них уже косточки погнили, а я всё хожу, дура. Мужа похоронила, сына похоронила, всех похоронила. А сама живу. Зачем? Вот парик, вот — подтяжку. Спичками подогрев — чирк! — я живу! Спасибо — позвала. А то сижу, как сова. На работу сбегаю, и дома — плачу, плачу. Опять на работу и — скука, хоть помирай.
АСЯ. Я вот помру тебе. В гроб себя ложит. Молодая, а такие слова? Надо жить, Тома, несмотря ни на что. Всё, мир на «Кубе». Тихо. (Пауза.) Ну, я надену?
ТАМАРА. Кого?
АСЯ. Да платье? Покажу? Оно такое, Томка, с рюхами с такими по подолу! И в мелких-мелких красных розочках! (Смеётся, рот ладошкой закрывает.) Кто-то должен порадоваться. Я так хочу, чтоб все со мной радовались. А никто не радуется, понимаешь?
ТАМАРА. Ах, уймитесь, батенька, я рада до посинения. Давай платье, родная моя. Только рюшек-то должно быть меньше. Чем больше, тем ближе к рабоче-крестьянству.
АСЯ. Ну и что? Факт тот, что мы гордимся, что мы рабоче-крестьянские! Он приедет сейчас! (Пошла в другую комнату, быстро надевает платье.)
ТАМАРА. Да мне по фиг, правда. Наряжайся, я схожу пока к Глебу, посмотреть на нашу старую квартиру. Пустит меня Глеб-то твой? Помочь молнию?
АСЯ. Он мой, как и твой. Нет, да сейчас я, постой! Не ходи, не надо!
ТАМАРА. Ну, наш. Пустит? Схожу. Подышу. Жарко. От дура я, бедная, дура.
Вышла в подъезд. Позвонила в дверь этажом ниже, в ту квартиру, что под квартирой Аси. Глеб дверь открыл. Он с бородёнкой жиденькой, в рубашке клетчатой, в тапочках, что-то жуёт.
Глеб, здорово. Тым-тыры-дым. Тым-тыры-дым. Родной мой, я на секунду. Ешь?
ГЛЕБ. Ем.
ТАМАРА. Я Тамара. Печальный демон, дух изгнанья. Ага. Это я. Царица Томка. Прям с горы. (Смеётся.) Красивый. Но постарел. Менялись с вами квартирами, помнишь? Пятнадцать, что ли, лет прошло.
ГЛЕБ. Ну, помню.
ТАМАРА. Родной мой, ты не приветлив. Вау-у, что ж тут так всё запущено?
ГЛЕБ. Я спать ложусь. Завтра рано утром уезжаю.
ТАМАРА. Ах, уймитесь, батенька. Ну, пусти меня, родной, я пройду, посмотрю, не украду я твоего богатства. (Пошла по комнате мимо Глеба.) Тым-тыры-дым. Тым-тыры-дым. Ну, что-о-о, а? Сказала — пройду по комнатам, погляжу, ну?
ГЛЕБ. Зачем?
ТАМАРА(смеётся). А что за секреты? Закопано миллионов, признавайся? (Встала у окна.) О, градусник меж рамами. Это еще отец делал, так и осталось. Зачем меж рамами — неясно. От дурак был, а? Старый дурак. (Смеётся.) Так и стоит. Среднюю температуру между комнатой и улицей показывает. Смешно.
ГЛЕБ. Ладно, идите, готовьтесь там, завтра гулять будете там.
ТАМАРА. А ты злой. Ревнуешь?
ГЛЕБ. К кому? Кого? Ага, делать нечего.
ТАМАРА(идет по комнатам). Тым-тыры-дым. Тым-тыры-дым. А что вы с Асей не дружите? Два одиночества. Развели б у дороги б костёр б, а? (Смеётся.)
ГЛЕБ. Ну её, твою Асю. У меня своя жизнь.
ТАМАРА. Какая?
ГЛЕБ. Какая надо. Мне вообще никого не надо. Давайте, идите туда и там давайте…
ТАМАРА. Да дадим, дадим, родной мой, успокойся, что ж тебя так колотит…
Тамара смеётся, стоит, оглядывается. Открыла дверь на кухню, увидела, как в полумраке под лампочкой за столом три старухи хлеб жуют.
Здрасьте. Извините. (Быстро закрыла дверь, молчит. Шепчет.)
Любительскому ансамблю народной песни «Наитие» – 10 лет. В нем поют пять женщин-инвалидов «возраста дожития». Юбилейный отчетный концерт становится поводом для воспоминаний, возобновления вековых ссор и сплочения – под угрозой «ребрендинга» и неожиданного прихода солистки в прежде равноправный коллектив.
Монолог в одном действии. Написана в июле 1991 года. Главная героиня Елена Андреевна много лет назад была изгнана из СССР за антисоветскую деятельность. Прошли годы, и вот теперь, вдали от прекрасной и ненавистной Родины, никому не нужная в Америке, живя в центре Манхэттена, Елена Андреевна вспоминает… Нет, она вспоминает свою последнюю любовь – Патриса: «Кто-то запомнил первую любовь, а я – запомнила последнюю…» – говорит героиня пьесы.
Амалия Носферату пригласила в гости человека из Театра, чтобы отдать ему для спектакля ненужные вещи. Оказалось, что отдает она ему всю свою жизнь. А может быть, это вовсе и не однофамилица знаменитого вампира, а сам автор пьесы расстаётся с чем-то важным, любимым?..
«Для тебя» (1991) – это сразу две пьесы Николая Коляды – «Венский стул» и «Черепаха Маня». Первая пьеса – «Венский стул» – приводит героя и героиню в одну пустую, пугающую, замкнутую комнату, далекую от каких-либо конкретных жизненных реалий, опознавательных знаков. Нельзя сказать, где именно очутились персонажи, тем более остается загадочным, как такое произошло. При этом, главным становится тонкий психологический рисунок, органика человеческих отношений, сиюминутность переживаний героев.В ремарках второй пьесы – «Черепаха Маня» – автор неоднократно, и всерьез, и не без иронии сетует, что никак не получается обойтись хорошим литературным языком, герои то и дело переходят на резкие выражения – а что поделаешь? В почерке драматурга есть своего рода мрачный импрессионизм и безбоязненное чутье, заставляющее сохранять ту «правду жизни», которая необходима для создания правды художественной, для выражения именно того драматизма, который чувствует автор.
Пьеса в двух действиях. Написана в декабре 1996 года. В провинциальный город в поисках своего отца и матери приезжает некогда знаменитая актриса, а теперь «закатившаяся» звезда Лариса Боровицкая. Она была знаменита, богата и любима поклонниками, но теперь вдруг забыта всеми, обнищала, скатилась, спилась и угасла. Она встречает здесь Анатолия, похожего на её погибшего сорок дней назад друга. В сумасшедшем бреду она пытается вспомнить своё прошлое, понять будущее, увидеть, заглянуть в него. Всё перепутывается в воспаленном сознании Ларисы.
Перед Вами – пьеса «Букет» известного екатеринбургского драматурга Николая Коляды, написанная им в 1990 году. В старом домике живут 70-летняя старуха; ее сын, инвалид Миня, составляющий букеты из репейника с бурьяном, зачитывающийся умными книжками и извлекающий из них полезные для жизни морали; а также их квартиранты – неудавшаяся актриса и почти состоявшаяся шлюха; студент, приехавший из села; стареющая работница макаронной фабрики; и невнятный, но явно криминальный молодчик, рассчитывающий домик купить и воображающий себя новым Лопахиным...