Тут и там: русские инородные сказки - 8 - [7]

Дедушка-пасечник был жутко смущен, поэтому Софико позвала его в дом. Дедушка был чистый и аккуратный, с него не текло, не капало. Софико даже отдала ему свою сигарету, но дедушка ее не курил — просто держал в пальцах, стряхивал пепел на пол. Было заметно, что ему это нравится. Он сел за стол рядом с девочкой, девочка его не испугалась, да уж, подумала Софико, хорошо, что у дедушки глаза ульем прикрыты или их нет вообще, иначе он бы в обморок упал от вида этой девочки, хорошенькое дело.

— Будете чай? — предложила она гостям.

Гости молчали. Софико плеснула из ведра воды в чайник, поставила его на печь — будет гость, будет и чай.

В дверь снова постучали. Софико беспомощно посмотрела на дедушку-пасечника. Он словно что-то почувствовал — поднялся, сам открыл дверь. На пороге стоял медведь в военной форме с орденами, абсолютно мертвый, с аккуратной дырочкой между глаз.

— Честь имею, — поздоровался медведь. — Зашел на огонек. Вижу, люди сидят хорошие. Отчего бы не зайти. Заплутал старик. Огни вижу какие-то — а где город? Города нет. Служил тридцать лет, уже на пенсию надо — но не могу, как это так — на пенсию? Вот, отправили — я шел, шел, практически правильно, компас, карта — но куда попал и итоге? Это что за населенный пункт, например? Лучше бы на границу послали, честное слово. Помогите, пожалуйста. В данном случае необходимы мелкие предметы из стекла, толченый фарфор тоже подойдет.

Софико взяла из рук девочки чашку («Допила?» — тихо спросила, вынимая ее из рук, девочка кивнула: допила, конечно) и уронила ее в эмалированную кастрюлю. Чашка разбилась. Софико протянула кастрюлю медведю.

— Спасибо, хозяйка, — закивал медведь, аккуратно вкладывая себе в пасть осколки. — Колотый фарфор, стекло — все нормально, все годится. Просто голова болит очень.

Он указал на дырочку во лбу.

— Болит голова и болит. Уже сил практически нет, надо избавиться как-то. Ты не бойся, хозяйка, когда уж начнет действовать, я выйду, туда выйду — в лес, допустим.

Закипела вода, Софико заварила чай, разлила его по граненым стаканам, поставила перед гостями. Ее предчувствия начинали сбываться: девочка вскарабкалась мертвому медведю на колени (хотя где у медведя должны быть колени, вот вопрос) и начала засыпать, старичок-пасечник макал в чай пальцы и хихикал. Практически идиллия.

Вдруг в дверь снова постучали.

Софико аккуратно приоткрыла дверь — а там ее муж, Юрий Васильевич Головлин, живой и невредимый, все у него хорошо — розовощекий, с нагретым, жестким ружьем за спиной, ухмыляется, разводит руками: прости, красавица, дурака — задержался на охоте! Ну, всякое бывает. Где только люди не задерживаются.

Муж зашел в дом, увидел гостей и говорит:

— Это ты, Софико, хорошо и правильно сделала: я на своей охоте в этот раз очень важных гостей застрелил и испугался, что из-за них у меня проблемы начнутся. Мне даже сказали — все, домой теперь не пустят. Я уже и не верил, что вернусь. Но видишь, ты этих гостей в дом впустила, все просьбы их выполнила, чаем напоила — мне об этом сказали, поблагодарили да и отпустили: иди, мол, не держим зла на тебя, все в порядке. Да и гости уже не злятся — все-таки серьезные люди, не мелочь какая-то, не утка, не вальдшнеп, нормальные порядочные личности, правда?

Девочка, старичок-пасечник и медведь дружно закивали.

— А что было бы, если бы я не впустила гостей? — спросила Софико, смутно о чем-то догадываясь.

— Ну, я бы сам стал такой же гость, — объяснил муж, — ходил бы так по чужим хатам, где муж на охоте начудил чего-нибудь. Сидел бы, чаи гонял. Но к тебе бы не заходил: нельзя. Так бы и мучился постоянно.

— Не постоянно! — сказал медведь. — Если толченого стекла нажраться, так и недолго совсем. Ну, я пошел. Будьте здоровы.

Похлопал мужа по плечу да и вышел.

Девочка и дедушка-пасечник тоже собрались идти: поблагодарили Софико за чай, тоже похлопали мужа по плечу — мол, мы не обижаемся, всякое бывает, любой человек имеет право на ошибку, потому что за его спиной всегда стоит другой, близкий и родной ему человек, который права на ошибку не имеет.

Софико такого права не имела, поэтому поступила правильно: если кто-то просит о помощи, его надо впустить в дом и эту помощь оказать. Хотя она почему-то считала, что вопрос не в этике и не в сострадании — просто надо всегда прислушиваться к самым черным, самым негативным и чудовищным своим предчувствиям. «Все приметы сбывались. Поэтому я так себя и повела», — говорила она себе.

И это была чистейшая ложь. Но ложь в некоторых ситуациях, оказывается, прощается — что тут такого, ну ложь и ложь, не важно, в общем.

Елена Касьян

ОКНА НАПРОТИВ

Обычный будний день обычной женщины. Такой же день, как вчера, такой же, как завтра.

Она шла мимо витрин, поглядывая на свое отражение, старалась не сутулиться и ступать грациознее. Потом забывала, опускала плечи, между бровей появлялась глубокая морщинка, а в душе ныла какая-то заноза. Впрочем, все ведь хорошо. Нормально все…

Ночью приснилось, что кто-то положил ей на грудь каменную плиту. Плита была тяжелая и большая, давила на ребра и не давала подняться.

Ей редко снились кошмары. Да и вообще, с тех пор как кончилось детство, снов почти не было. А если и были, то сразу забывались. Бабушка когда-то говорила: «Если сны блеклые, значит, жизнь яркая!» (Ах, бабушка, если бы все было так, как в твоих сказках да прибаутках!)