Турмс Бессмертный - [5]

Однако прислужницы уже не в силах были совладать с Пифией. Вне себя, она громко кричала:

— Вижу дым страшных пожаров за морем! Вижу сажу на руках у этого человека! Сажей покрыто и его лицо, а бок его опален огнем. Но я очищаю его от скверны. Отныне он чист и свободен. Пусть ходит путями, которые он выберет сам. Вы же над ним не властны.

Так говорила она связно и внятно — после чего ее тело свело судорогой, на губах выступила пена, и с истошным воплем она как подкошенная рухнула на руки прислужниц. Те вынесли ее, а жрецы, трепеща в священном страхе, окружили меня и заговорили наперебой:

— Мы еще посовещаемся — но не бойся: пророчица тебя очистила… Видно, ты отмечен богами, если твой приход поверг ее в священное исступление! Ее слова не можем мы занести на скрижали, ибо она произнесла их не с треножника, но мы сохраним их в своей памяти.

В знак приязни они натерли мне ступни и ладони пеплом лаврового дерева, горящего на алтаре, и сопроводили меня до дверей храма, наказав слугам накормить меня и дать мне пить. Слуги принесли мне мои промокшие одежды и дорожную торбу, которые я оставил у священного источника, и жрецы, трогая складки моей богатой шерстяной хламиды, поняли: я — человек не из последних. Еще более они убедились в этом, когда я развязал мою торбу и вручил им мешочек, полный золотых монет с львиной головой, отчеканенных в Милете [7], и серебряных монет с изображением пчелы — из Эфеса.

После этого я дал им мои верительные грамоты — две восковые таблички, которые скреплены были печатью. Жрецы обещали прочесть их, а затем вызвать меня для беседы. Слуги отвели мне скромную спальню, а на другой день научили меня, как мне подвергнуться очищению, чтобы мой язык и сердце были чисты, когда мне вновь суждено будет предстать перед жрецами.

5

Хотя гора почти накрывала своей тенью дельфийский стадион, я, ступив на беговую дорожку, заметил мелькнувшее в воздухе копье. Едва промелькнув, оно вошло в тень — однако отблеск его запал мне в душу, словно вещий знак. А потом я увидел юношу моих лет, только более закаленного телом, бегущего легким шагом за своим копьем, которое торчало из земли.

Наблюдая за юношей, я пробежал по дорожке один круг. Лицо копьеметателя было хмурым, грудь изуродована страшным шрамом, а на руках и ногах бугрились мышцы. Однако при этом все его тело излучало красоту уверенного в себе и сильного человека, так что я нашел его самым прекрасным из всех моих сверстников, каких я знал.

— Иди сюда, посоревнуемся! — позвал я его. — Мне уже надоело бегать одному.

Он воткнул копье в землю и вышел на беговую дорожку.

Оба запыхавшиеся, мы тайком друг от друга старались отдышаться.

— Ладно! — сказал он мне, и мы побежали.

Он был плотнее меня, и я подумал, что запросто его обгоню. Но бежал он легко, и только ценой больших усилий мне удалось в конце дорожки вырваться чуть вперед.

— Ты хороший бегун, — похвалил он. — Давай теперь бросим копье: поглядим, кто дальше.

Копье у него было тяжелое, из тех, какими пользуются в Спарте. Я взял его в руку и оценил его вес. Потом, стыдясь признаться, что привык к копьям полегче, я разбежался и вложил все свои силы в бросок. Копье полетело даже дальше, чем я мог ожидать. С торжествующей улыбкой бежал я поднять копье и отметить место, где оно упало; улыбка эта еще не сошла у меня с лица, когда я возвращал снаряд владельцу. Но он без труда метнул его не на одну длину копья дальше моей отметки.

— Отличный бросок, — признал я с восхищением. — А вот для прыжков ты, пожалуй, тяжеловат. Попробуем?

Но и прыгнул я только немногим дальше его. Без звука он показал на диск. Я метал первым — однако брошенный моим противником диск со свистом промелькнул, словно сокол, в воздухе, оставив позади мою отметку. Улыбнувшись, мой соперник сказал:

— Пусть борьба решит наш спор!

Я же, глядя на него, подумал, что бороться с ним мне совсем не хочется. И не из страха, что он легко со мной справится: просто я не желал, чтобы он меня касался обхватывал руками… В его взоре, мрачном, даже когда он улыбался, угадывалась зловещая искра, от которой мне становилось не по себе.

— Ты сильнее меня, — сказал я. — Признаю твою победу.

Мы разошлись и, не заговаривая больше друг с другом, упражнялись до пота в разных концах пустующего стадиона. Когда же наконец я пошел к разлившемуся после осенних дождей ручью, он, поколебавшись, двинулся следом. Мы молча мылись и терли себя чистым песком. Вдруг, не оборачиваясь ко мне, он попросил:

— Ты не мог бы потереть мне песком спину?

Я дочиста растер его плечи, а затем он стал тереть меня так сильно, что казалось, с меня слезет клочьями кожа. С криками я вырвался у него из рук и окатил его водой из ручья. Он улыбнулся, но не поддержал моей детской забавы. Тогда, показав на шрам у него на груди, я спросил:

— Ты воин?

— Я спартанец! — гордо ответил он.

Ответ этот возбудил во мне еще большее любопытство, ибо впервые в жизни я встретил одного из сынов Лакедемона. [8] При этом на вид он был совсем не таким свирепым и грубым, какими слыли жители Спарты. Я знал, что город их не был обнесен каменными стенами, так как спартанцы вырастали с мыслью, что самый надежный оплот его — они сами. Но знал я также, что они не смели покидать свою родину поодиночке, а только в отряде или с войском, выступая в поход против врагов. Словно читая в моих глазах немой вопрос, незнакомец объяснил: