Туркменские сказки об Ярты-Гулоке - [26]

Прыгая через тюки, через бочки с хлопковым маслом, проползая между ковровых мешков-курджумов и пёстрых чувалов с товарами, Ярты пробрался к колодцу, где стояла толпа погонщиков и купцов. А посреди толпы, на богатом ковре, сидел седобородый старик в высокой бараньей шапке и пел песни под звон дутары. Ярты очень любил песни, часто встречал он певцов у старого колодца, но этого старика никогда не видал и никогда еще не слыхал таких чудесных песен.

Он спросил знакомого погонщика верблюдов:

— Дурды-джан, скажи мне, кто этот старик, который поёт, словно соловей в ночную пору?

Погонщик ответил:

— Соловей поёт хорошо, но тот, кто когда-нибудь слышал, как поёт седобородый Салих, не захочет слушать и соловья!

Узнав, что незнакомый певец не кто иной, как знаменитый бахши Салих, Ярты очень обрадовался. Много раз слышал он это имя от своего старого отца, но еще ни разу не приходилось ему послушать, как поёт «соловей Туркменистана».

Ярты вскарабкался на высокую груду мягких тюков хлопка, чтобы не пропустить ни одной песни, и принялся слушать.

Медленно наступала ночь. Ярче запылали костры во мраке, где-то вдали, в песках, затявкали шакалы, золотой месяц, словно лодка-каюк, поплыл по тёмному небу, а бахши всё пел и пел, и одна песня была лучше другой.

Забрезжило утро. Лёгкий ветерок пробежал по равнине, петухи пропели в далёком ауле, и яркие звёзды стали гаснуть, а бахши пел, забыв — о времени и усталости. Люди слушали и не могли наслушаться, потому что песня подобна большой реке, которая утоляет жажду каждого, кто к ней приблизится.

Вместе со всеми слушал «туркменского соловья» и проворный Ярты-гулок. Он плакал, если песня была печальной, и от души смеялся весёлым шуткам. Он так удобно устроился на мягких тюках хлопка, что даже прилёг, слушая песни и глядя в бездонное небо пустыни.

С раннего утра в этот день Ярты работал в поле, до позднего вечера бегал он с мальчишками по аулу и очень устал. А к усталому человеку быстро приходит сон. Голова мальчика опустилась на грудь, щёточки чёрных ресниц сомкнулись, и Ярты крепко заснул, зарывшись в мягкую груду хлопка. Его убаюкала песня.

Долго ли спал Ярты, — никто не может сказать, но проснулся он оттого, что кто-то качал его, будто в колыбели. Мальчик открыл глаза и ничего не увидел — так было темно. Он хотел потянуться, но руки его запутались в каких-то шелковистых волокнах. Ярты испугался и закричал, но его никто не услышал. Тогда малыш собрал все свои силы и пополз, раздвигая руками цепкие волокна. Он долго полз во мраке, кашляя и задыхаясь от пыли, и, наконец, увидел солнце. Солнце стояло высоко и беспощадно сжигало землю. Ярты глянул вперёд и увидел бескрайное море чёрных песков. Только крутые барханы, как грозные часовые, возвышались над песками пустыни. Тогда Ярты понял, что с ним случилось, и горько заплакал. Заснув, он провалился в тюк с хлопком, а погонщики не заметили малыша, навьючили тюки на своих верблюдов и увезли Ярты-гулока вместе с хлопком в далёкие страны. Ярты плакал, а верблюды всё шли и шли, позвякивая колокольчиками. Они шли древним караванным путём — ша-ёлом — в далёкий Коканд, унося мальчика всё дальше и дальше от родного дома.

Наконец один из погонщиков услышал, что кто-то пищит у него на вьюке. Он оглянулся и увидел Ярты-гулока.

— Ты откуда, малыш? — закричал погонщик. — Зачем ты увязался с нами? Тебя птицы и те заклюют, а верблюды затопчут! Пропадёшь ты без отца и без матери!

Ярты и сам понимал, что его дела плохи. Он хотел заплакать ещё громче, но вдруг услышал ласковый голос:

— Я заменю малышу и отца и мать! — И сильная большая рука осторожно подняла мальчика.

Ярты глянул и увидел белую бороду — такую же белую, как борода его отца. Он увидел ласковые глаза — такие же ласковые, как глаза его матери. А от этих глаз, словно солнечные лучи, по всему лицу бежали мелкие добрые морщинки. Ярты сразу узнал бахши Салиха. Старик вынул из кармана халата красный шёлковый платок, осторожно вытер мальчику слёзы и сказал:

— Не плачь, милый. Плакать молодцу не к лицу! В моей сумке я устрою тебе кибитку, от жаркого солнца прикрою своей бородой, от холодного ветра спрячу в рукав моего ватного халата, а еды нам обоим много не нужно.

— Ах, бавам-Салих! — ответил Ярты старику. — Я знаю, что мне с тобой плохо не будет, но я плачу оттого, что уехал из дому, не попрощавшись ни с матерью, ни с отцом. Они будут горевать и считать меня погибшим, а если узнают, что я сам без спроса ушёл в далёкие страны, — сочтут меня неблагодарным.

Старый бахши улыбнулся и ответил:

— Это очень хорошо, мой мальчик, что ты любишь своих родных и заботишься о них так же, как они заботятся о тебе. Но разве поможешь слезами горю? Не плачь, я знаю, как выручить тебя из беды. Скоро в пустыне поднимется ветер, шепни ему слово, пошли с ветром привет своему почтенному отцу и доброй матери, и ветер донесёт твои слова до родного дома.

Так сказал старый бахши, а караван продолжал свой путь. Тихо позвякивали колокольчики, и шаг за шагом, медленно выступали верблюды вслед за белым ишаком проводника — караван-баши…

Где был караван, там нет его. След ноги и тот заметает горячая пыль пустыни.