Турист - [9]

— Вот как, — повторил русский и поднял палец. — Хотите сказать, что сотрудник американского посольства в Вене проявлял интерес к моей частной жизни и бизнесу?

— Вы бы обиделись, если бы они вами не заинтересовались, — сказал Чарльз.

Угримов усмехнулся.

— О'кей. Позвольте вас угостить. Или вы на работе?

— Мы на работе, — к неудовольствию Чарльза, подтвердила Энджела и, поднявшись, подала хозяину визитную карточку. — Если мистер Додл все же свяжется с вами, пожалуйста, позвоните мне.

— Обязательно, — Угримов посмотрел на Чарльза. — До свидания, — сказал он по-русски.

Чарльз повторил русскую фразу.

Спустившись по лестнице, они вышли на улицу и снова окунулись в неподвижный влажный воздух.

Энджела зевнула.

— И что это было?

— Что?

— Откуда он знает, что ты говоришь по-русски?

— Повторяю, мне нужно новое имя. — Чарльз огляделся. — Русская община не так уж и велика.

— Но и не мала, — возразила Энджела. — А что ты высматриваешь?

— Вот. — Он не стал указывать, а только кивнул в сторону небольшого знака на углу. — Видишь, остерия. Давай-ка прогуляемся туда. Поедим, а заодно и понаблюдаем.

— Ты ему не веришь?

— Такому человеку? Даже если Додл и приходил к нему, он никогда в этом не признается.

— Ладно. Ты, если хочешь, наблюдай, а мне нужно поспать.

— А если таблетку?

— Первая бесплатно? — Она отвернулась, пряча зевок. — У нас в посольстве проверяют на наркотики.

— Тогда оставь мне хотя бы сигаретку.

— Когда это ты начал курить?

— Я уже бросаю.

Энджела вытряхнула из пачки сигарету, но, перед тем как отдать ее Чарльзу, спросила:

— Скажи, это химия или работа сделали тебя таким?

— Каким?

— Или, может, все дело в именах. — Она протянула сигарету. — Может быть, из-за них ты такой равнодушный… холодный. Когда тебя звали Мило, ты был другим.

Он моргнул, но слов для ответа не нашлось.

6

Первую часть ночной смены он провел в маленькой остерии, поглядывая в окно дома на Барба-Фруттариол, и не спеша расправлялся с чичетти, блюдом из морепродуктов и жаренных на гриле овощей, попивая прекрасное кьянти. Скучающий бармен пытался было завести разговор, но Чарльз отмалчивался, и даже когда тот заявил, что Джордж Майкл «бесспорно, лучший в мире певец», не стал ни соглашаться, ни спорить. Болтовня бармена постепенно слилась с прочими звуками, составлявшими унылый фоновый шум.

Коротать время помогла оставленная кем-то «Геральд трибюн». Полистав страницы, Чарльз обратил внимание на заявление министра обороны США Дональда Рамсфельда о том, что «по некоторым оценкам, мы не в состоянии отследить транзакции на сумму 2,3 триллиона долларов», то есть примерно четверть бюджета Пентагона. Сенатор Натан Ирвин из Миннесоты прокомментировал признание однопартийца так: «Сущий позор». Впрочем, даже эта скандальная история отвлекла его лишь на пару минут. Закрыв газету, Чарльз отложил ее в сторону.

Мысли о самоубийстве его больше не посещали, зато вспомнилась мать с ее излюбленной темой Большого Голоса, которую она обсуждала с ним во время редких визитов в далекие уже семидесятые, когда Чарльз был еще мальчишкой и жил в Северной Каролине. «Присмотрись ко всем, и ты увидишь, что руководит людьми. Маленькие голоса — телевидение, политики, священники, деньги. Эти маленькие голоса заглушают Большой Голос, который звучит для нас всех, но — послушай меня — они ничего не значат. Они только обманывают. Понимаешь?»

Чарльз был слишком юн, чтобы что-то понимать, и слишком взросл, чтобы признать свое невежество. Визиты матери не отличались продолжительностью, так что объяснить толковее она не успевала. Да и полночь, когда она, объявившись внезапно, стучала в окно и вытаскивала его в ближайший парк, — не самое лучшее время для умственной работы.

— Я твоя мать. Мамочкой ты меня не называй. Я не допущу, чтобы тебя что-то угнетало, но и не позволю, чтобы ты угнетал меня этим словом. И Эллен меня тоже не называй — это мое рабское имя. Мое свободное имя — Эльза. Можешь так меня назвать?

— Эльза.

— Отлично.

В раннем детстве он воспринимал эти визиты как сны — сны, в которых мать-призрак являлась к нему с короткими поучениями. За год таких посещений набиралось три или четыре; когда ему было восемь, она приехала на целую неделю и, приходя по ночам, говорила почти исключительно о его освобождении. Мать объяснила, что, когда он подрастет, когда ему исполнится двенадцать или тринадцать, она заберет его с собой, потому что к тому времени он уже будет в состоянии воспринять доктрину тотальной войны. Войны с кем? С маленькими голосами. Мало что понимая, Чарльз ждал этого с нетерпением — исчезнуть с ней в ночи! Не довелось. После той тревожной и волнительной недели сны прекратились и больше не возвращались, и только много позднее он узнал, что она умерла, так и не успев привести его в стан единомышленников. Умерла в немецкой тюрьме. Покончила с собой.

Был ли то Большой Голос? Не он ли, придя из каменных стен штуттгартской тюрьмы Штамхайм, убедил ее снять тюремные штаны, привязать одной штаниной к решеткам на двери, другой обмотать шею и сидеть в ожидании смерти с решимостью уверенного в собственной правоте зелота?