Тургенев, сын Ахматовой - [4]

Нюся сразу начала прикидывать, делить на неравные части, отсеивать, в конце остался скромный отряд из трех человек. Тут она спохватилась: она же три дня назад вышла замуж! И пора уже отвыкать от постоянного перебора кандидатур, от этой трудной исследовательской работы. Уже ведь не нужно… Тем более что муж – следователь.

И тут вдруг муж посмотрел на нее профессионально, как будто послал ей повестку взглядом:

мол, дорогая жена, завтра утром в девять ноль-ноль приглашаю на беседу в кухню (подпись, печать). Но Нюся тут же так помяла его локоть: я только с тобой, одним тобой, ты мой единственный Эркюль Пуаро! Ну он тогда это… повестку отозвал.

– Артем сказал, что у его невесты платье будет за четыре тысячи баксов, ну и весь ЦУМ высыпал посмотреть, но никакого платья вообще не было – так, костюм из голубой шерсти, что ли… А еще он обещал нам ящик водки из «Перм-алко», неделю напоминали, расщедрился – купил в ларьке одну бутылку на всех. Бодяжки.

Все смеялись. Нюся решила справедливости ради заступиться за Артема:

– Слушайте, все-таки он ранен в Чечне, можно понять!

– В какой Чечне? Он со мной в Бершети служил, тут, близко…

– А шрам откуда? – Нюся растерянно замерла.

– Шрам? С детства у него этот шрам, Чечня тут ни при чем. Я же в параллельном классе учился с Артемом.

Через неделю Нюся стояла на остановке и ждала троллейбус. Мимо прошел Артем с беременной женой, которая еще долго оглядывалась на Нюсю. В ее широко открытых глазах ужас был смешан с любопытством. Что же Артем сказал ей такое замечательное про нее, Нюсю? Скорее всего, история вот такая: я обещала выйти за него замуж, если он даст десять тысяч баксов на открытие своего дела. А потом… и замуж не вышла, и деньги тютю. Не вернула баксы! Да мало этого – еще хотела крышу свою на Артема натравить, но не на того напала!

Нюся увидела облако с человеческим лицом: медленно открылся рот, глаз поплыл на затылок, а клочки седины с головы стали течь в сторону Камы.

Иван, ты не прав!

Стало быть, все посмотрели за окно. Там, на железном карнизе, слегка подрабатывая крыльями, чтоб не упасть, стоял странный голубь. Огромный, и при каждом шевелении по нему вжикали радужные молнии.

– Таких голубей не бывает – белый в яблоках!

– Нина, ты еще не поняла? Это душа Милоша, – затрепетал Оскар Муллаев. – Сегодня ведь сороковой день…

– Да бросьте! Птица – потомок динозавра.

– Букур, ты опять все опошлил!

А Вихорков вообще словно забыл, что мы собрались ради Милоша:

– Слава, вы живете в центре – к вам прилетает голубь, мы живем за Камой – к нам прилетает мухоловка. А наш Мяузер любит на нее охотиться, на мухоловку, у нее гнездо на лоджии. Ну, конечно, за стеклом, снаружи. Она хлопочет, приносит стрекозу величиной почти с самого птенца, а тот разевает рот, который становится больше его! И мать начинает заталкивать стрекозиное тело птенцу в глотку – только крылья отлетают, блестя, как слезы. А кот прыгает – раз, другой, разбивает рыжую морду о стекло, падает, трясет башкой величиной с горшок. Снова мощно прыгает. Остается в изнеможении, но взгляд довольный, как у культуриста, вернувшегося с тренировки. А потом как навернет пол-упаковки «Китикета». Мы с Руфиной любуемся: какой бы орден ему повесить на грудь.

* * *

– Слушайте, пора помянуть любимого поэта! – И Оскар вручил штопор самому молодому из нас, Даниилу Цою. – Бог так любил Милоша, что дал дожить до осыпания коммунизма в Польше.

– А в России сейчас свобода испаряется.

– Нина, так я об этом же говорю. – Вихорков нервно двинул локтем и рассыпал листы, лежащие на прозрачной папке Даниила Цоя. – У меня сын и невестка уехали в Израиль, а неугомонный Кремль – сами видите – куда повернул. Боюсь, что Интернет перекроют.

– Ну а в конце-то концов, мы же знаем, чем все закончится. Перед Страшным судом люди откажутся от свободы и поклонятся антихристу.

– Нина сегодня – катастрофист на пенсии, как Милош прямо! – покачал головой Оскар. – Но рецепт он дал – нужно все равно подвязывать свои помидоры.

– Да, так. Чем больше людей будут сохранять свободу, тем дальше они отодвинут день Страшного суда.

* * *

Голубь – Милош? – продолжал с интересом заглядывать к нам в комнату. Поэты всегда объединяют, даже после смерти.

А когда Чеслав Милош был жив, 1 июля 2001 года мы отпраздновали у нас же его девяностолетие и поздравили его телеграммой. Адреса не знали, поэтому решили: ну, пошлем прямо в Краков – поляки наверняка доставят поздравление нобелевскому лауреату.

Но вот прошло три года, и стоит уже посреди стола поминальная стопка для нобелиата, накрытая черной горбушкой.

А Вихорков между тем продолжал свой рассказ:

– …сын собрался в Израиль и для кошки все документы выправил. Для своей королевы Баси. Вы ведь не видели Басю, у нее лицо – как у умной белки. И вот надо им вылетать, а по РТР передают: забастовка в аэропорту Бен Гурион. Игорь тут начал мучиться, взыграло в нем русское такое разрывание рубахи на груди: «Что будет с Басей? Нас посадят на другом аэродроме, в гостиницу там с кошкой пустят или нет, не известно… Ой ли вэавой ли! (Горе мне!)» Это в конце концов в нем пробудилось материнское начало.