Тургенев - [104]

«Мои шестеро судей, — писал он Полине Виардо 13 января, — предпочли поболтать со мной о том, о сем… Завтра опять пойду в Сенат — думаю, в последний раз».

Когда Герцену стало известно о том, что Тургенев обратился к Александру II с письмом, он резко осудил этот его шаг. В январе 1864 года в «Колоколе» появилась ядовитая заметка Герцена о раскаянии Тургенева. В ней говорилось, между прочим, об одной «седовласой Магдалине (мужского рода), писавшей государю, что она лишилась сна и аппетита, покоя, белых волос и зубов, мучась, что государь еще не знает о постигнувшем ее раскаянии, в силу которого она «прервала все связи с друзьями юности». Заметка эта и послужила одной из причин разрыва их отношений, продолжавшегося несколько лет.

21 января Тургенев присутствовал на похоронах Дружинина на Смоленском кладбище, где собрались Некрасов, Фет, Гончаров, Анненков, Боткин и многие другие литераторы.

Здесь произошло примирение его с Гончаровым. По просьбе Ивана Сергеевича Анненков подошел к Гончарову и сказал, что Тургенев хочет подать ему руку. Иван Александрович был явно обрадован тем, что встреча эта кладет конец их размолвке.

В первом же письме к Гончарову из Парижа весною того же года Тургенев писал, что он радуется возобновлению дружеских отношений с ним «в силу общего прошедшего, однородности стремлений и многих других причин».

И тут, должно быть, вспомнились Тургеневу слова Лежнева, обращенные к Рудину:

«Ведь уж мало нас остается, брат; ведь мы с тобой последние могикане! Мы могли расходиться, даже враждовать в старые годы, когда еще много жизни оставалось впереди, но теперь, когда толпа редеет вокруг нас… нам надобно крепко держаться друг за друга».

В письме к Гончарову Тургенев писал: «Мы ведь тоже немножко с вами последние могикане. Повторяю. душевно рад тому, что чувствую снова вашу руку в моей».

Задолго до окончания «процесса 32-х» особым постановлением сената, вынесенным 28 января, Тургеневу был разрешен выезд за границу, а летом, когда он уже находился в Бадене, его вообще освободили от всякой ответственности по этому делу.

Разрыв с «Современником», расхождение с Герценом, Огаревым и Бакуниным, привлечение к «процессу 32-х», резкие нападки печати на роман «Отцы и дети» — все это болезненно отозвалось в душе писателя.

Наступило трудное время, о котором Герцен писал: «В Петербурге террор, самый опасный и бессмысленный… «День» запрещен. «Современник» и «Русское слово» запрещены, воскресные школы заперты, деньги, назначенные для бедных студентов, отобраны, типографии отданы под двойной надзор, два министерства и III Отделение должны разрешать чтение публичных лекций, беспрестанные аресты, офицеры, флигель-адъютанты в казематах… видно, николаевщина была схоронена заживо и теперь встает из-под сырой земли в форменном саване, застегнутом на все пуговицы».

В письмах Тургенева этого времени заметно чувство усталости, разочарование, порою звучат даже ноты глубокого пессимизма, безнадежности.

Особенно огорчало писателя охлаждение к нему молодежи, не простившей ему бесстрастно-холодного, как ей казалось, изображения фигуры разночинца Базарова.

Временами у него являлось желание вообще отойти от литературы или, уж во всяком случае, не касаться в будущих произведениях общественно важных тем и животрепещущих вопросов.

Писатель, с таким обостренным чувством современности, всегда живо откликавшийся на новые идеи, которые только-только зарождались в общественном сознании, теперь особенно ясно ощущал усиливавшиеся с каждым днем веяния реакции, — она гнетуще действовала на него.

«Едва ли мне опять скоро придется предстать на суд критики и публики, с меня довольно треска и грохота, возбужденного «Отцами и детьми», — делился Иван Сергеевич своими сомнениями с писательницей Марко Вовчок.

Действительно, его продуктивность, если можно так выразиться, резко упала. Прежде за короткий период — 1855–1861 годы — были созданы четыре его лучших романа: «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», не говоря уже о большом количестве повестей и рассказов, а теперь с 1862 по 1867 год включительно — лишь несколько рассказов и роман «Дым».

Проникнутые глубоким пессимизмом, они ясно свидетельствовали об идейном кризисе, который переживал Тургенев в тот период.

Писатель и сам чувствовал резкую разницу между своими прежними лучшими произведениями и новыми рассказами, такими, как «Призраки» и «Довольно». Он пренебрежительно называл их вздором, сказками, задуманными в тяжелое для него время, и не сразу решился на их опубликование.

Сколько раз пришлось Достоевскому, нуждавшемуся в материале для своего журнала, просить Тургенева отдать «Призраки» в редакцию «Времени», и как долго автор их размышлял, взвешивал, целесообразно ли будет выступить ему с такой незначительной вещью перед читателями, привыкшими к его выступлениям с капитальными общезначимыми произведениями.

Лучшая пора его жизненного и творческого пути была уже позади.

Дружба с Грановским и Станкевичем… Близость с Белинским… «Записки охотника»… Небывалый успех его романов… Работа в «Современнике» Некрасова… «Колокол» Герцена…