Турецкий ятаган - [100]

— И долго продлится смута?

— Долго, восемь лет. Погибнет очень много людей, особенно в Москве. Попробуй уговорить отца переехать куда-нибудь на север.

— А кто останется здесь? — спросила она.

— Где здесь? В Москве? — не понял я. — Останутся те, кто здесь живет. Мало ли…

— А кто будет нас защищать? — спросила она.

Вопрос был хороший, но слов для ответа на него у меня не оказалось. Философских разговоров о патриотизме и долге перед отечеством при моем знании старорусского языка я бы просто не потянул.

— Знаешь что, — сказал я, увиливая от ответа, — пусть мужчины воюют, а женщины рожают детей.

И тут она сказала такое, после чего в чем-либо убеждать ее было бы, по меньшей мере, наивно. В моем вольном переводе это ее заявление звучит как настоящий афоризм:

— Мужчины в бою с врагом защищают честь, а женщины — будущее!

У меня от удивления отвисла челюсть:

— Алена, ты не метишь случайно в русские Жанны д'Арк?

— В кого мечу? — не поняла она.

— Хочешь стать святой или великомученицей, — доступными ее пониманию словами объяснил я.

— Нет, я святой никогда не стану, я большая грешница.

— Это еще как сказать… С такими взглядами ты запросто можешь стать национальной героиней!

Алена глубоко задумалась, и мы долго молчали. Потом она тихо, чтобы я не заметил, вздохнула:

— Скоро приедет тятя, мне нужно одеваться.

— Одевайся, — ответил я.

— Ты не можешь отсюда выйти?

— Хорошо, сейчас только сам оденусь, — без лишних разговоров согласился я.

Сказка должна была вот-вот кончиться, наступала новая реальность, в которой девушке одеваться при постороннем человеке было стыдно. Я это понял и не стал вышучивать ее совершенно, на первый взгляд, нелогичную просьбу. Тем более что и мне захотелось побыть одному.

Я вышел из землянки. Небо уже светлело, звезды погасли, и хорошо видны были только планеты солнечной системы. Яркая голубая Венера, будто в насмешку, подмигивала мне, пробираясь сквозь легкие перистые облачка. Просыпались первые утренние птицы. Какая-то неведомая птаха резко щелкала, словно прочищая перед утренним пением горло.

Я оседлал соскучившегося по человеческому вниманию Воронка, привязал его возле землянки и пошел к пруду. Над ним висела легкая туманная дымка. В воде плескалась проснувшаяся рыба. Начинался новый день, который, если все пойдет, как задумано, я уже проведу один, без Алены.

Заржал Гнедко, ему издалека откликнулась невидимая в потемках лошадь. Я пошел навстречу гостям.

Вскоре из полумрака выплыли два всадника. Я подождал, пока они подъедут, и первым поздоровался.

— Как Аленка, здорова? — спросил Арсений.

— Здорова, вас дожидается, — ответил я. — На дорогах спокойно?

— Вчера стрельцов не видели, — вмешался в разговор Ванюша. — Целый день в засаде сидел. Видать, дьяк утихомирился.

— Слышно, в Москве народ царевича Дмитрия ждет. Может быть, дьяк с дружиной туда уехал?

— Дай-то Бог, — сказал я, имея в виду отсутствие разъездов, а не свержение Бориса Годунова. — Вам главное до Москвы добраться.

— Девка моя не баловала? — спросил Арсений, когда мы приблизились к землянке.

— Нет, у вас очень хорошая дочь, вам можно только позавидовать, — искренне сказал я.

— А то! Моя, небось, кровь!

Из землянки в мужском платье вышла Алена и поклонилась. Все молчали, то ли по обычаю перед дорогой, то ли оттого, что нечего было сказать.

— Давайте, что ли, прощаться, — вздохнув, предложил Арсений. — Спасибо тебе, Алексей. Будешь в Москве, милости просим в гости. А может, все-таки поедешь с нами?

Я отрицательно покачал головой. Алена поклонилась и, не глядя на меня, села в седло. Мужчины последовали ее примеру.

— С Богом! — на прощанье сказал купец и тронул поводьями лошадь.