Турецкий горошек - [16]

Как обычно, скрежещет ключ. И Питер вновь первым делом выпускает на прогулку Босси, а потом разводит огонь. Я грею воду и стараюсь переключиться на привычные дела нашей жизни, не желая думать о том, что заведующая Уиттиер может подумать о моем легкомысленном поведении. Но все тщетно. Голос Питера прерывает мои попытки выкинуть из головы встречу с заведующей Уиттиер.

– Лиз?

– Гм-м?

– В твоем договоре есть пункт о соблюдении этических норм?

– Да. Хотя из-за него пока никого не увольняли. – Я замыкаюсь в собственных мыслях. Поход к холодильнику помогает мне избежать дальнейшего разговора.

Глаза Питера следят за мной. Я не вижу их, но чувствую его взгляд. Может, он решил молчаливым ожиданием вытянуть у меня признание, как я вытянула его у Мэри.

– Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе.

– Не волнуйся, тебе ничего не грозит. Мы не можем. Я уже замужем. – Я ненавижу собственный стервозный тон, но сейчас стервозность позволяет мне быть отстраненной.

– Это запрещенный удар. – Он прав.

– Я пойду домой. – Я беру пальто, которое бросила на кресло.

– Домой? И где же твой дом? Там, где Дэвид? Или там, где его не бывает большую часть времени? – спрашивает он.

Босси косит на нас глазом со своей подстилки у камина. Ей непривычно слышать раздражение и резкость в наших голосах. Мне хочется сказать собаке, что я ее понимаю и что мне самой это непривычно.

– На сей раз ты так просто не сбежишь, Лиз. – Он становится между мной и дверью.

– А кто сбегает?

– Ты, – говорит он.

– Что ж, говори. А я послушаю. – Я плюхаюсь на кушетку, складываю руки на груди. Питер подходит ко мне.

– Да, я скажу. Послушай, год назад одна потрясающая женщина подошла к моему киоску. Мы поболтали. На пальце у нее было обручальное кольцо. Но от нее так и веяло одиночеством. Одиночество легко узнаёт одиночество. Понимаешь, что я имею в виду?

Я молчала. Он подтянул скамеечку и уселся прямо напротив меня, глядя мне в глаза.

– Потом случайно мы встречаемся на «Рождественских увеселениях», и это приводит меня к мысли, что можно встретиться с ней не только в киоске. Чем больше мы говорим, тем больше находим общего между нами. Поскольку она замужем и испытывает смешанные чувства, я долгие месяцы сдерживаю себя, даже не пытаясь ухаживать за ней. Одному Богу известно, как мне этого хотелось.

– Мне тоже хотелось тебя соблазнить, но я не осмеливалась. Меня вполне можно понять: зрелая женщина, соблазняющая юношу, заслуживает наказания.

– Безусловно, замужнюю женщину, целующуюся с одиноким мужчиной, который моложе ее на десяток лет, нужно приговорить к смертной казни, – усмехаясь, говорит он. – Но наконец-то мы дошли до постели. Мы проводим вместе больше времени, чем большинство женатых людей. Она ведет себя так, будто любит меня. А я все больше люблю ее, но мы никогда не говорим о наших отношениях. Говорим обо всем на свете, только не о нашей любви. Эта тема у нас под запретом.

Я поднимаюсь и иду к двери.

– Да, она все еще под запретом.

Чего я боюсь? Почему я ухожу домой? Хотелось бы мне разобраться в самой себе.

– Лиз. – Его голос терзает мне душу. Я боюсь повернуться, но останавливаюсь, хватаясь за дверную ручку, как за спасательный круг. – Нам необходимо поговорить о нашем общем чувстве, начинающемся на букву Л.

– Я боюсь.

– Чего?

– Не знаю.

– Ты любишь меня?

Я киваю, по-прежнему не оборачиваясь к нему.

– Тогда скажи это вслух.

– Не могу.

– Скажи. – Он разворачивает меня лицом к себе и видит мои слезы. Он встряхивает меня. – Скажи. Открой рот. Произнеси это.

Я редко говорила Дэвиду, что люблю его. Сфера чувств не входила в список обсуждаемых тем. Зажав рот рукой, я бегу в ванную и все закуски возвращаю обратно.

Когда я выхожу, Питер разводит огонь в камине.

– Все в порядке?

– Да. – Конечно, у меня не все в порядке, но с гриппом ничего не поделаешь. Мне не хочется садиться за руль, однако я вновь направляюсь к выходу. Я ненавижу грипп. Но он должен быстро пройти, поскольку я сделала прививку.

– Лиз.

Я стою спиной к нему. Сцена повторяется. Я могла бы счесть ее скучной, если бы не была так сильно расстроена.

– Я не хочу видеть тебя больше до тех пор, пока мы не сможем хотя бы поговорить о наших отношениях. – Когда я оборачиваюсь, он стоит спиной ко мне, глядя на огонь камина. – Я говорю серьезно. Так не может больше продолжаться. Я знаю, как ты относишься ко всему на свете, за исключением меня.

– Ты никогда прежде не возражал против моей семейной жизни.

Он так грохнул кулаком по камину, что на каминной полке задребезжал металлический поднос.

– Проклятье! При чем тут твоя семейная жизнь. Речь идет о тебе и обо мне. О нас с тобой.

Сев в машину, я представляю себе, как приеду в пустой дом и проведу ночь в одиночестве. Мне вовсе не хочется этого. Я не знаю толком, что скажу Питеру. Я возвращаюсь в его каретный сарай.

Он помогает мне снять пальто. Мы поднимаемся на второй этаж и занимаемся любовью, с неторопливой нежностью и наслаждением, которых еще не бывало прежде. Мы заканчиваем почти одновременно.

– Останься во мне, – говорю я. Питер остается во мне, пока не ослабевает.

– Прости, – говорит он.

– За что? – За его крики? За то что мало возбудился его пенис? За нашу первую ссору?