Турция. Записки русского путешественника - [54]

Гераклея, в сущности, «республика островная» — все храмы и монастыри с великими фресками, сбереженными водой и отдаленностью, укрывались от мира там, но и собственно Гераклея на берегу не синего даже, а ультрамаринового озера Бафа не забыла ранней истории. Дорога летит вдоль озера, и оно поворачивается и так и эдак, уверенное, что на него нельзя налюбоваться. Маленькие оливковые рощи, загороженные от ветров скалами, тихи и покойны. Позвякивают бубенцами козы и редкие коровы без всяких пастухов — некуда им уйти — и не ведают, что пасутся в раю. Скалы все выше, камни чудовищнее. Двух- и трехэтажные глыбы брошены ленивой рукой Самсона или Геракла — такая в них человеческая осмысленность. А сама Гераклея уже больше село, чем городок. Тесно, пыльно, жарко. Овечьи загоны сложены из чудесных архитравов гробниц и колонн храма, от которого высится на мысу один мертвый остов. И сердце досадует, что можно бы сохранить его получше, ведь здесь был епископом Акила, ученик и товарищ апостола Павла по Эфесу.

Мужчины на площади попивают чай, женщины в поле, старухи ловят чужого человека, предлагая бедное рукоделие. Одна отправляет с нами крошечного внука, и он ловко ведет нас среди ора петухов, крика ослов, блеяния овец и горячего полдня к почти ушедшему в землю театру.

Ступени едва видны, и по ним без труда прыгают овцы. Не стоило бы и искать его, если б не знать, что здесь при стечении жителей Гераклеи игемон Помпиан, представляющий императора Домициана, пытал ученицу апостола Акилы христианку Севастиану. Ее строгали черепицей, чтобы потом бросить львам. Вот здесь — в сиянии солнца, в раю, где пасутся овцы и смеется, глядя на осла, мальчик. О ней никто здесь не помнит, но душа ее тут («их убивают, а они живы…»).

Городок, впрочем, не беспамятен. Мы встречаемся здесь в маленьком кафе у агоры с добрым самодеятельным археологом, который понял, чего ищет душа заезжего европейца. Даже по оформлению его заведения видим, что земля Гераклеи еще хранит настоящие сокровища. А когда он приносит альбом фотографий, снятых им в окрестностях, мы только вздыхаем, что нет у нас ни катера, ни долгих дней впереди, чтобы увидеть все эти острова, монастыри и храмы, сохранившие фрески, вполне соперничающие с фресками Каппадокии и Равенны, с фресками Константинополя и мозаиками Софии.

Слава Богу, эта Атлантида не затонула и озеро заботливо хранит свои сокровища от праздного любопытства и варварской руки равнодушного туриста. Теперь уж и сам этот любящий человек найдет способ оградить это чудо от враждебного вторжения, и дойдет еще до фресок рука и душа настоящего хранителя.

«График» после утренней Магнесии зовет нас в Эфес, уже родной по давней первой поездке. Город, основанный амазонками, воспитавший Праксителя и Скопаса, которые составили славу греческой скульптуре, умудривший Гераклита (в отличие от милетских коллег, считавших первовеществом мира воду и воздух, он таковым называл огонь). Открой только путеводитель, и здесь сойдутся сардийский Крез и Александр Великий, Нерон и Траян, чудо света Артемида Эфесская и обязательный со второго века Серапис, библиотеки и бани, фонтаны и театры… Но мы ехали не за этим.

Нам снова предстояло поклониться дому Девы Марии. По преданию, она провела здесь несколько лет под опекой апостола Иоанна и упокоилась, хотя из ее жития этого не следует. Ни жизни ее, ни тем более успения, совершившегося в Иерусалиме и собравшего апостолов, чтобы они могли свидетельствовать о чуде ее воскресения.

Как рождается предание? Как, вопреки истории и актам собора, является в Никее святитель Николай? Как появляется в Эфесе Дева Мария? Деливший с нами дорогу своим «Хазарским словарем» Милорад Павич без улыбки пишет об одном из монастырских переписчиков, который в молитве очищает рот от чужих слов, пока у него не появляются свои, сначала зеленые и горькие, потом спелые. И тогда однажды он чувствует вдохновение и добавляет несколько слов к житию, которое переписывает, и скоро замечает, что его вариант для братии дороже и учительнее оригинала. Переписчик, как иконописец, — послушник небезупречный. Художник в нем иногда просит своего слова. И если это не своеволие, а Господне прозрение, он радостен Богу более прямого следования прежней правде. Он не сохранил, он преумножил данный ему талант.

Предание помнило Христово обращение с креста к апостолу Иоанну — «Се матерь твоя» и, когда находило его в Эфесе, уже не могло представить его там без порученной ему Спасителем Богородицы. И когда неграмотная немецкая протестантка, никогда не покидавшая своего городка, однажды увидела сон об этом доме в далекой стране и о могиле Богоматери, археологи не поленились проверить видение и скоро нашли дом, хотя пока не обнаружили могилы.

Предание человечнее и вернее истории. Оно поверяется не ею, а любящим сердцем. Дом Девы Марии стоит, итальянские монахи молятся в нем, греческие, коптские и русские иконы и молитва Богоматери приносят здесь исцеления, о чем свидетельствуют несчетные благодарные знаки под иконами и особенно трогательные детские пинетки, оставленные счастливой матерью в благодарность за чудо с ее ребенком. Вода колодца Девы Марии поит и врачует. И как теперь быть с житием, в котором нет эфесской главы?