Тупэмо - [4]

— Песня, — говорит.

— Песня? Ну спой… — говорю. Сказала и сама испугалась — он же такой, возьмёт да и споёт прямо сейчас, прямо в коридоре.

— Потом, — говорит.

«Потома» этого, конечно, не было. Курычев «потом» значил «никогда», я это уже поняла. Даже Веснухе как-то сказала. «Слушай, — говорю, — ты заметила, что если за Курычем заходишь, а он говорит, что выйдёт „потом“, то он вообще не выходит?» Веснуха кивнула. Хороший ответ! Так же она кивнула и когда я ей эту песню показала. На истории. Я ей просто этот листок под нос подсунула — мы же с ней за одной партой сидели, она теперь во всех смыслах на Янином месте была. В общем, посидела она, глазами похлопала — и кивнула!

На листке было:

В сыром-сыром подвале

Чёрный-чёрный кот

На сломанной гитаре

Песенку поёт.

Пускай вам эта песня

Совсем не по душе,

Он в этом тёмном месте

Освоился уже.

Его теперь не выгнать

При всём желанье вашем.

Он будет петь о жизни,

Он будет петь о важном!

Я подождала немного, вижу, что, кроме кивка, реакции не будет, и сама спросила:

— А тебя ничего не удивляет?

— Нет… — говорит.

— И то, что ошибок нет?

— Нет?..

— Ох, — вздохнула я. — Разговор окончен…

Вы думаете, она обиделась? Окончен так окончен!

Про ошибки (про их отсутствие) я вечером у Курыча поинтересовалась. Он обрадовался, начал хвастать, «врождённая грамотность» и тому подобное. Мне надоело и я сказала:

— Только «выгнать» и «жизни» — это не рифма. Если только ассонанс какой-нибудь…

Ему не понравилось. Разозлился даже.

— Откуда ты всё это знаешь? — спрашивает. — Ананасы эти всякие!

— Да все знают, — говорю. Это я перегнула, конечно. Какие «все». Просто мы с Яной целых полтора года на литкружок к Татьяне Алексеевне ходили. Полезно! На режиссёра — литературу надо сдавать, уж это в любом случае!..

…Всё-таки я разогналась как следует и немного проехалась на своих загадочных когда-надо-нескользящих каблуках. Потом ещё и ещё, нормально вроде стало получаться. Раскатала наверно… Глупо, конечно, на каблуках ездить, когда коньки дома валяются. Но кто ж знал. Да если бы и знать — одна бы я на них каталась, что ли? Не по очереди же!..

Проехалась я, подняла голову — другой берег. И «непонятности», двое. Прямо передо мной. Типичные бомжи…

— Чё надо? — говорит один.

— Ничего… — говорю. И отступаю назад, поближе к своим, к Налиму-Курычу-Веснухе.

— Чё надо?! — громко повторяет он.

— Да ничё!!

Я аж подпрыгиваю! Это «да ничё!!» Курыч у самого моего уха выкрикивает.

— Ничё!! — орёт Налим.

— Ничё, ничё, ничё! — повторяет Веснуха.

Получается какой-то «ничёшный» галдёж, бомжи тоже что-то орут, но мы их не слышим. Ничёкаем как сумасшедшие. И отступаем всё дальше и дальше, пока, наконец, не оказываемся на безопасном расстоянии, — здесь, а они где-то там…

Курыч хватает кирпич и начинает со всей силы долбить лёд.

— Не злись, — говорит Веснуха.

— Я… не… злюсь. Этот… лёд… кажется… не пробить!..

Как сильно он лупит и какие незначительные потери несёт этот «каток»! Я соглашаюсь:

— Не пробить.

— А ты молчи, — неожиданно говорит он.

— Почему? — спрашиваю. Голос у меня обиженный. Но это я только делаю вид что обижаюсь. А на самом деле… На самом деле я продолжаю бояться. «Непонятности» стоят и смотрят в нашу сторону. Им не нравится, что мы тут, я же вижу! И мне не нравится, что я это вижу! Собственно, поэтому-то я хочу показаться обиженной. Как будто я обижаюсь, а не боюсь. Как будто всё моё внимание здесь, а вовсе не на той, «непонятной», стороне…

— Почему да почему… Нипочему! — заявляет Курыч. — Потому что говорю — только я. Как скажу — так и будет!

Вот те раз! Просто удивительно: откуда у него эти барские замашки? Помню, папа как-то спрашивает: «Ну и кто там лидер, в этой вашей… гоп-компании?». Я хотела промолчать, но вдруг подумала, что этак я Веснуху напоминать начну! Если буду молчать да кивать. С кем поведёшься, от того и наберёшься! «Не знаю, — говорю, — Курыч, наверно…». Мама выглянула из ванной. «Неуравновешенный мальчик. Невротик…» — сказала она. И снова в ванной исчезла. «Откуда ты знаешь?» — тихо спросила я, надеясь, что она не услышит. «Откуда?!» — снова высунулась мама. И они с папой — хором — ответили: «Профессиональный взгляд!».

В общем, «Как скажу — так и будет!», тон генеральский, замашки барские.

— А если не будет? — спрашиваю.

— Тогда… — задумывается. — Ну, тогда и меня не будет.

— Ой мамочки, — «пугаюсь» я. — Всё как хотите, так и будет! Ваше превосходительство. А как оно будет?

— План такой, — говорит Курыч, — и уже вполне вменяемым и даже деловым тоном. — Я и ты (это он мне) идём воду искать. А ты, — смотрит он на Налима, — начинай штаб строить. С Веснухой…

— Штаб?? — Лицо у Налима вытягивается, а чёрные глаза наоборот становятся неимоверно круглыми — как по циркулю. Весь его вид говорит: странная идея!

— Надо забить эту территорию, — говорит Курыч, поглядывая на меня. Наверно, ему кажется, он сказал очередное умное слово — «территория».

— Как это — «забить»? — кошу под дурочку я. «Территорию» — словно и не слышала. Зря старался!

Но он и объясняет мне как дурочке, прямо-таки втолковывает:

— Забить — значит сделать нашей, чтобы до всех дошло, что она — наша…