Тун. Лето в розовом городе - [24]

– Странно. Мне он сказал, что у него дела на работе.

– Это моя вина: я заставила его привезти меня сюда. Как бабушка?

Рузанна вздохнула. Напряженное ожидание последних дней наложило отпечаток на ее немолодое, но еще красивое лицо.

– Падает с ног, от Ануш не отходит. Седа с утра на балконе, молчит и ничего не ест. – Она говорила со мной, но все ее внимание было приковано к шуму на лестнице.

Я была озабочена тем же. Где же он?

– Отнеси Наире кофе, пожалуйста.

Она всунула мне поднос и открыла дверь в спальню. Бросив прощальный взгляд на пустой порог, я вздохнула и повиновалась. Отослав меня, Рузанна решила продолжать слежку в одиночку. Но что это за причина, которая способна была отвлечь ее в такой час?

Стоило мне увидеть сгорбленный силуэт бабушки, как все остальные проблемы на время померкли.

– Та… – прошептала я.

Наира подняла тяжелые веки и улыбнулась. Я выдохнула с облегчением: она рада мне, несмотря ни на что!

– Я хотела быть с тобой. – Мои слова прозвучали как оправдание.

– Спасибо.

На кровати лежала необъятных размеров женщина. Казалось, она заполнила собой все пространство, оставив свободными лишь полметра под ногами. Белая простыня с мережкой по краю возвышалась над нами, как снежная шапка Арарата. Огромное тело дышало тяжело и неспешно, словно набираясь сил для рывка перед финишем. Смерть провела ледяным запястьем по моей руке. Нет, ты и сегодня заберешь не меня.

– Она приходила в себя?

– Да. Попросила показать ей фото с выпускного, но уснула.

Бабушка протянула мне старую рамку: на черно-белой фотографии стояли, прижавшись друг к другу, четыре девушки. Ануш я узнала сразу – проблемы с лишним весом преследовали ее и в юности. Рядом, скорее всего, стояла хрупкая и миниатюрная Рузанна. Бабушка повисла на незнакомой девушке, чья красота затмевала остальных.

– А кто четвертая?

– Маник. Она умерла.

– Давно?

– В восемьдесят восьмом.

Тихий стон Ануш заставил меня сжаться.

– Цавт танем! Инч эс узум, аса[35]. – Голос бабушки срывался.

Она обернулась ко мне, и глаза ее наполнились еще большей тревогой.

– Ты белая как снег! Иди к Седе!

– Но…

– Иди!

Через пустой коридор я направилась в кухню. В ее стерильной чистоте без труда угадывался почерк той, кто долгие годы поддерживал огонь в двух очагах. На фоне такого перфекционизма казалось, что остальные хозяйки лишь размазывают грязь по углам. На столах не было ничего лишнего, кухонные полотенца разложены так, будто в мире проходил конкурс на аккуратность, а Седа ежегодно получала первое место. Здорово, наверное, когда порядок и на кухне, и в голове.

Я вышла на балкон. Сидя на старом пластиковом ведре, Седа раскачивалась взад-вперед, точно одинокая лампа в нашем дворе. Солнце оставило эту сторону дома пару часов назад, но находиться тут было по-прежнему невыносимо. Странно, как она не получила тепловой удар.

Губы Седы застыли на небольшом расстоянии от тонкой сигареты, половина которой прогорела, и пепел приготовился упасть на темно-синий сарафан. Увидев меня, она чуть было не поддалась порыву выкинуть сигарету, но вместо этого затянулась и уставилась на свои испачканные пеплом колени.

Я опустилась рядом, на коробку с инструментами:

– Если что, можешь не волноваться – я знала, что ты куришь.

– Да. Я догадалась.

Спокойный голос. Казалось, тот же, что и всегда. Как озеро не перестает быть озером из-за несчастного утопленника. Меняется лишь что-то внутри.

– Тогда чего ты боишься, если все в курсе?

Седа затушила сигарету о ржавое ограждение балкона и положила окурок на влажное дно пепельницы.

– Это не страх, Мари, а уважение к остальным.

Она хотела добавить что-то еще, но закусила губу. Пауза затянулась, и мне захотелось исчезнуть. Я была лишней в этом доме, и пришла пора что-то с этим делать. Для начала извиниться и оставить Седу в покое.

– Женщина, которая меня родила, очень любила курить, – внезапно заговорила она. – Я никогда не курила при маме, чтобы не напоминать о ней.

– Почему?

– Она оставила после себя лишь руины и нелюбимого ребенка. Ануш всю жизнь жила для других, она забрала меня и растила как родную. А я не могу даже посидеть рядом напоследок!

Седа уткнулась лицом в колени и зарыдала. Я осторожно погладила ее по спине. Так себе поддержка, но вдруг это именно то, в чем она нуждалась? Или же нуждалась я.

Из комнаты донесся плач бабушки.

– Держись, – прошептала я, крепко обняв осиротевшую Седу.

Глава 21

Гул. Тому, кто хоть раз был на похоронах, знаком этот звук. Истерика эмоциональных людей, тихие слезы тех, кто их успокаивает, шепот стоящих в стороне – так звучит симфония скорби. Реальность не имела ничего общего с пластиковым ритуалом иностранных фильмов, в ней не было ухоженных женщин с идеальным макияжем, сдержанных шуток и доброй грусти. Пришедшие проститься не подбирали нарядов к этому дню. В смерти нет ни капли романтики. Теперь я понимала это, устало потирая глаза.

Минувшие дни казались кошмаром. Дядя целиком ушел в организацию похорон, а дети были отправлены в Гюмри, к дальним родственникам Ануш. Бабушка постоянно плакала и перебирала фотографии. За долгую жизнь их скопилось немало, и всегда ее окружали подруги. Все, кроме Маник. Бабушка даже не смотрела на те редкие снимки, на которых была эта девушка. Что произошло между ними?