Туманы сами не рассеиваются - [35]

— Я об этом уже не говорю… Человек живет в обществе, от которого он не должен отрываться.

— Разумеется. И чем богаче и гуманнее это общество, тем больше возможностей у отдельного индивидуума проявить себя…

— Опять-таки для блага общества, — перебил его Ульф. — Да, я все время хотел вас спросить, почему вы сменили имя Вольфганг на Вульфганг? Если не хотите, можете не отвечать…

— Никакой тайны в этом нет, могу рассказать… Родился я в сорок девятом году. Воспитывался в религиозной семье. Был очень привязан к отцу, музыканту по профессии. Человек он был умный и чуткий. Он-то и привил мне любовь к литературе и музыке. Отец был сердечник и умер от удара, когда мне исполнилось двенадцать лет. Через год мать снова вышла замуж за человека, который не обращал на меня ни малейшего внимания. Когда ему в руки случайно попало написанное мной стихотворение, он вышел из себя, начал ругать на чем свет стоит, обзывал меня тунеядцем и неучем, который не может исправить даже тройки по математике. Постепенно моя нелюбовь к нему переросла в ненависть. Окончив школу, я начал искать себе работу, чтобы поскорее уйти из дому, который стал мне ненавистен…

— Я примерно так и думал, — сказал Ульф, тяжело вздохнув, — но, быть может, вы тогда все же немного поспешили?

Кольхаз отрицательно покачал головой.

— Поймите меня правильно, но даже в этом случав менять имя совсем не обязательно.

Кольхаз долго молчал, затем сказал:

— Сегодня я это прекрасно понимаю, но тогда мне все казалось иначе… Я ведь, собственно говоря, был тогда совсем ребенком… Давайте не будем об этом вспоминать.

Они шли по лесу, внимательно всматриваясь в чащу, тронутую рассветом.

Ничто, казалось, не нарушало тишины леса. Через несколько минут из-за горизонта показалось солнце.

Неожиданно Кольхаз застыл на месте.

— Федеральные пограничники, — прошептал он, — четыре солдата возле машины…

Ульф лихорадочно соображал, что же ему делать: то ли спрятаться в укрытие и ждать, то ли как ни в чем не бывало продолжать выполнять задание.

Решили идти дальше вдоль контрольно-следовой полосы.

— Привет вам, товарищи, с другой стороны! Сегодня неплохая погода, не так ли? В такое время лучше было бы чем-нибудь другим заняться, а? Разве я не прав? — раздался голос одного из пограничников с другой стороны.

Рэке и Кольхаз молча продолжали свой путь.

— Вам, наверное, строго-настрого запретили раскрывать рот, а? За вас говорит ваше начальство?

Ульф и на сей раз проявил выдержку и ничего не сказал.

— Пусть идут, — буркнул другой солдат. — Ну, этот, унтер — красный, от него и слова не дождешься, а ты солдат, у тебя что, головы нет на плечах? Я тебе сейчас загадаю одну загадку. Какое расстояние отделяет коммунистов от предателя?

Кольхаз остановился и ответил:

— В данном конкретном случае расстояние в шестьдесят метров. Понятно?

С той стороны границы послышались ругань и угрозы:

— Ну подожди ты, падаль! Мы тебе зубы пересчитаем, когда придет наш день!

«Посмотрим еще, кто кому зубы пересчитает», — подумал Ульф.

— Пошли дальше, — приказал Ульф и, не оглядываясь, продолжал путь.

Всю дорогу до самого села они молчали, а когда вышли на околицу, Ульф сказал:

— Вы неплохо ответили западным пограничникам, однако в будущем не делайте и этого. Понятно?

— Я понимаю, но уж очень трудно было сдержаться.

— Своим ответом вы все равно ничего не изменили и не измените, каким бы остроумным он ни был.

— Да… но…

— Пожалуйста, безо всяких «но», — перебил его Ульф.

Кольхаз молча кивнул.

16

Весь день был теплым и солнечным. Солдаты построились для того, чтобы проводить своих товарищей, подлежавших демобилизации. Кольхаз стоял в строю и с грустью думал о двух своих товарищах, с которыми он расстается. Он смотрел то на Раудорна, с которым он особенно сдружился в последнее время, то на Шонера, на которого церемония прощания произвела особенно сильное впечатление. Раудорн, хотя у него на душе кошки скребли, пытался шутить, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

Вещи демобилизованных уже лежали в машине. А когда обер-лейтенант Гартман попросил уезжающих занять в ней свои места, ефрейтор Раудорн засмеялся:

— Чего у вас у всех такие физиономии, будто на похоронах? Мы ведь не на другую планету летим.

Сначала Раудорн пожал руки Полю и Кенигу, а затем подошел к Ульфу и сказал:

— Счастливо оставаться. Я тебе за многое благодарен, да ты и сам это знаешь лучше меня. Значит, мы договорились, что ты ко мне как-нибудь приедешь. Так?

— Договорились, — ответил Ульф. — Я у тебя тоже кое-чему научился, так сказать, взаимно обогащались, о чем ты тоже знаешь. Счастливого пути!

Когда ефрейтор подошел к Кольхазу, чтобы попрощаться с ним, у того в горле словно комок появился, который мешал ему говорить.

— Смотри сдержи свое слово, — сказал ефрейтор. — В июле ты приезжаешь ко мне и читаешь свой новые стихи в нашей бригаде. Я же тебе обещаю колоссальный успех!

— Конечно, я приеду, как обещал!

Раудорн несколько секунд не спускал с Кольхаза глаз, затем полез в свой рюкзак и, достав из него тетрадь в зеленом переплете, протянул со словами:

— Возьми мой блокнот, в нем я записывал кое-какие мысли, возможно, они покажутся тебе смешными. Когда приедешь ко мне, тогда поговорим о них.