Туманное Звено. Стихотворения - [20]

Ты наяву, душа, живешь как муж,

но ты во сне всегда бываешь девой.

Еще во мне твой голос не угас:

должна ты петь и плакать до могилы.

(В живой душе всегда пленяет нас

соединенье слабости и силы.)

Увы, сквозь слой домашнего стекла

тебе давалась света только мнимость.

Пусть в девственных лесах ты не была —

тебя манила их непроходимость.

Там неподвижны змеи, как бревно,

и там же к дубу ластится лиана.

В таких лесах была давным-давно

и дичью, и охотником Диана.

Не ты ли, как стрела ее, остра,

не ты ль, как тетива, персту покорна?

Одновременно брат ты и сестра,

душа моя! И жернов ты, и зерна.

Тебе в удел дарован звучный глас

и глаз, провиденьем вооруженный.

С одною грудью, с кожей без прикрас —

такую жизнь уже имели жены.

КРУГОВОРОТ

Земля от солнца и дождя

являет сонмы превращений,

а ты всё та же, проходя

ряд сложных перевоплощений.

Вначале будучи струей

первичной влаги мирозданья,

зеленой стала ты змеей

в года библейского преданья.

За пищей, травами шурша,

большие корни задевая,

ползла ты жадно, о душа,

холодная и огневая.

Имея каменный устой,

в век камня ты была пещерой.

В кольце арены золотой

стояла ты со львом и с верой.

Сгибались бедные цветы

под гнетом рыцарской подковы.

Там, будучи колдуньей, ты

сжигала кров средневековый.

А романтичные года

отметили твой стан крылатый,

когда, тоскуя иногда,

воздушной девою была ты…

За восковым — стеклянный век

взнесет здоровые строенья,

но даже новый человек

тебя использует — для пенья.

ТРУБА

Для неживого жития

я предназначена судьбою:

больших страстей не знаю я

и счастья не беру я с бою.

Дала мне мать свою губу,

отец мой — трубку слуховую,

дабы любила я трубу

играющую, духовую.

Ночных страстей в тебе уж нет,

ты о дневной не помнишь снеди,

душа, когда закатный свет

на выгнутой играет меди.

Напутствуемая судьбой,

сопровождаемая снами,

соедини мой рот с трубой,

и звук и свет да будут с нами.

СТИХИ О СТИХАХ

СТОЛ

Тростник — начало для свирели,

стола начало — срез ствола.

Нас начинают с колыбели,

мы начинаем со стола.

Бывает стол, который просит,

чтоб все садились за него,

и стол другой: он перья носит

и ввысь уносит — одного.

Перо и капля слезной влаги

сдвигают странный самолет,

и дерево с листом бумаги

летает ночи напролет.

Противницей со мною рядом

ты строго, жизнь моя, живешь.

Ты стол оцениваешь взглядом —

на стол кладешь ты медный грош.

Ты можешь серп согнуть до круга,

рвы перейдет твоя стезя…

Но против пения, подруга,

как против тления — нельзя!

СИЯНИЕ

Памяти Раисы Блох

Кто просит нас вникать в глаза слепых,

кто носит нас вокруг глухого уха?

То — сердце, натыкаясь на столпы,

летает вкруг сияния, как муха.

Сияют лампы письменных столов

(так нам струя сияла бы в пустыне).

Как мало стало путеводных слов,

как мало звездочетов стало ныне!

Быть может, есть в исканьи недочет,

быть может, есть в сиянии затменье,

и в нас, быть может, слился звездочет

с купцом, считающим свои каменья.

Но след сияния живуч всегда

(лучи луны сияют и над моргом),

и в нас блестит, как некая руда,

соединенье жалости с восторгом.

ПЕПЕЛ

Столовый стол дал сладость пирога,

а письменный дает немало перцу.

Перо мое, как аиста нога,

уже почти совсем прижато к сердцу.

Когда, стопой бумажною шурша,

подходит ночь в чернильном одеяньи,

становится без сил моя душа,

предчувствуя тщету ночных деяний,

тщету письма и слова нищету…

Гудением напоминая муху,

я, кажется, строку даю не ту,

которая нужна чужому уху.

Никто меня не знает наизусть,

не выстроить мне зданья из бумаги…

Слеза меня одолевает — пусть:

и Афродита выросла из влаги.

Как поздно вырастает мудрый зуб,

как трудно безо лба душе бодаться!

Одно из двух: иль ветром взвыть из труб,

иль пеплом удобрению отдаться.

ЗВЕЗДА

Вершина переходит в котловину,

и совы ночью родственны орлам.

Мы зрячи и слепы — наполовину,

разумны и безумны — пополам.

Душой мы льнем к земле, как плющ к карнизу.

Как на фигурах карточных колод —

полтела кверху и полтела книзу:

с трудом дается нам познанья плод.

Замерзло наше яблоко на льдине.

У яблока на коже борозда,

а в сердце что же? — в самой середине

живая стекловидная звезда.

На скрытую звезду, на это семя,

на сердце бы взглянуть, надев очки…

Но, разумом удвоив жизни бремя,

играем мы с бумагой в дурачки.

ЛИСТ

Мы знаем лист бездушный для письма

и лист, рожденный деревом деревни.

Они теперь расходятся весьма,

но был меж них звеном папирус древний.

Таинственно явившись из цветных

худых лоскутьев белыми листами,

бумага не забыла о портных,

крививших ноги долгими крестами,

о тряпках, истлевающих в узле,

о вероломной праздничной одежде,

о жалких ожиданиях, о зле,

о несбывающейся здесь надежде…

От книги к жизни строили мы мост,

но виснут сваи в воздухе местами.

Как ящерица, дав нам только хвост,

жизнь скроется под желтыми листами.

И всё ж древесный лист пробьет кору

и вылезет, блистая вешним клеем…

А ты, душа, сгоревши на ветру,

оставишь лист бумажный — мавзолеем.

ЛЕКАРСТВО

Скорее на скале созреет нива,

чем бытию с поэзией дружить.

К несчастию, поэзия ревнива —

она почти что не дает нам жить.

Она сопровождает нас повсюду,

она метлой несет на крутизну,

она, в котле колдуя, тряпок груду —

цветное — превращает в белизну.

Белись, белись на черный день, бумага:

ты мне послужишь в голод молоком.

Но, веселя мне голову, о влага,