Туман на мосту Тольбиак - [23]

– Думаю, так будет лучше для всех,– усмехнулся я.– Мне понадобится тонкое чутье, чтобы раскрыть тайну Ленантэ. А если я подхвачу насморк, моему чутью хана. Так что не стоит искать себе приключений на холоде. И потом, если Долорес возвратится за своим кнутом, я не прощу себе, что меня не было здесь, чтобы вручить ей его. Так что договорились. Дай мне одеяло, Белита. Я лягу на полу около печки. Давненько мне уже не приходилось так спать, но это одна из тех привычек, которые быстро восстанавливаются. Ты тоже ложись. Ты, наверно, устала. Особенно после вечернего налета… Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Уже почти не болит.

– Грязная свинья!

Белита сняла с кровати одно одеяло и подала мне. Я положил пушку на стол в зоне досягаемости. Изображал бойскаута. Этакого бравого бойскаута. Подкинул угля в печку, завернулся в одеяло, и Белита погасила свет. Печка гудела, от нее шло приятное тепло. Она была старенькая, дверца закрывалась неплотно, и сквозь щели на пол и стены падали дрожащие красноватые отблески.

– Это тоже напоминает мне «Приют вегеталианцев»,– сказал я.– Однажды…

И я рассказал одну историю. Историю, в которой благодаря давности и удаленности во времени осталось одно только смешное и живописное и от которой, когда я ее рассказывал в каком-нибудь уютном, ярко освещенном месте, где вкусно кормят, журналистам, полицейским и тому подобным типам, все надрывали животики. Но здесь, в переулке Цилиндров, она прозвучала мрачно, несла в себе отзвук беды, возвратилась в свою нищенскую первосреду. Зачем я ее тут рассказал? Не то это место. Известно ведь: в доме повешенного не говорят о веревке. Я опасно впадал в мазохизм. Может, это оттого, что я за едой пил только воду, а тот единственный сиротливый аперитив, который я принял в компании Флоримона Фару, был теперь так же далек, как эти чертовы воспоминания.

– Да,– только и сказала Белита, комментируя эту историю.

Она лежала и курила. Красный кончик ее сигареты сверкал, пронзая темноту, словно маяк. Затем она бросила окурок в пепельницу.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Туман оцепил дом. Казалось, он притаился и готов прокрасться в комнату через любую щелку. А ночь была тихая, как после сотворения мира. И лишь иногда глухую тишину нарушало короткое потрескивание какой-то балки… Вдруг я услышал, что Белита встала и начала передвигать кухонную посуду.

– Что-нибудь не так?

– Нет, нет, все хорошо.

– Если надо зажечь свет…

– Нет, я обойдусь.

Она открыла печную дверцу подложить угля. Жар, над которым она склонилась, осветил верхнюю половину ее тела. На ней был халатик, и, когда она наклонилась, вырез чуть разошелся, открыв потрясающую грудь. Она захлопнула дверцу печки. В комнате запахло угольным дымом.

– Ты не глянешь, как там на улице?

Она подошла к окошку.

– Туман, слякоть.

Я встал рядом с ней. Тут всегда была слякоть. Я пытался увидеть что-нибудь сквозь туман. Зачем? Я ведь знал, насколько он враждебен, гнусен и непроницаем. А тут было славно.

– Да, тут славно.

Сейчас мы стояли лицом к лицу, и наш жар передавался друг другу, и мы плевали на туман или по крайней мере делали вид, что плюем. Моя рука коснулась ее груди. Она чуть отодвинулась и шепнула:

– Нет… нет… не надо…

Какое же это подлое место! Я был тут раздавлен, унижен, я никогда не чувствовал себя здесь человеком… Я обнял Белиту, сжал изо всех сил, прижался к ее груди, впился ей в губы. Она попыталась высвободиться. Подлое место, оно все еще пыталось издеваться надо мной, как будто я до сих пор остался беззащитным мальчишкой… И все же за давние унижения я не должен мстить ей. Я отпустил ее.

– Ну да, ты же цыганка.

Тишина. Глухая, обволакивающая тишина. В печке бесшумно вспыхнул кусок угля, озарив на миг комнату кроваво-красным светом.

– Какое это имеет значение,– шепнула она.

Ее руки обвились вокруг моей шеи, губы нашли мои губы, и наши сердца застучали в одном ритме, как два далеких перекликающихся тамтама. А потом все перестало существовать для нас. Даже туман смело.

Ну и ну! Некоторые вещи – не знаю, к добру это или к худу,– иногда происходят потрясающе стремительно. Но как бы там ни было, я нашел превосходное лекарство от комплексов, которыми опутал меня этот квартал. Теперь я словно заново родился, а чему быть, того не миновать. Во всяком случае, нужно попытаться, потому что… Чтобы решить загадку этого проклятого Ленантэ, у меня было, правда, не больше данных, чем раньше. Вот разве что случай… Я взглянул на Белиту, которая просыпалась, потягиваясь, как кошка. До сих пор случай был на моей стороне. Я подошел к кровати.

– Ни слова,– сказал я, ероша цыганке волосы.– Что было, то было.

Она улыбнулась:

– А откуда ты взял, что я хотела что-то сказать?

– Ну, ты могла раскаиваться…

Она помолчала.

– …Или, скажем, пожелать мне доброго утра.

– С добрым утром.

Она взяла мою левую руку и принялась водить пальцем по ладони.

– Ну и как там с будущим? – поинтересовался я.

– Ты же знаешь, я не умею читать по руке,– сухо отозвалась она и отпустила мою ладонь.

– Рассказывай! Неужто ты не прочла, что переспишь со мной?

– Может, и прочла.

– Вот видишь! А что еще?

– Ничего.