Тубплиер - [38]

– Диверсия через намерение… – пробормотал микробиолог, отсидевший при Сталине семь лет в лагерях. – Ох-хо-хо!..

– «…Народ здесь вполне приятный, – взглянув на микробиолога без всякого выражения, продолжал Мика Углич, – своего рода скол общества: от люмпенов до среднего чиновничества, болезнь метит всех подряд. А у высокого начальства своя компания, они и лечатся отдельно: „полы паркетные, врачи анкетные“. Ну да это, друзья мои, вы знаете и без моих подсказок. Во всяком случае, мои новые знакомцы – люди весьма общительные и, что особенно приятно, не склонные заострять внимание ни на собственных, ни на чужих тяготах. Совсем наоборот. Реально ощущая кувалду болезни над своей головой, они привольно живут, как птицы на ветке, не жалуясь и не комплексуя, по известному принципу „день да ночь – сутки прочь“. Возможно, именно такой подход к жизни оберегает их от саморазрушения. С одним из них, московским книжным графиком и творцом идеи сообщества тубплиеров, я очутился в одной палате. Он предложил мне написать статью о рыцарях-тамплиерах в газету нашего ордена, первый номер которой выйдет под девизом „Туберкулезники всех стран, соединяйтесь!“. Этим я и займусь сегодня же вечером».

Мика Углич отложил письмо и потянулся за рюмкой. Гости молчали, взвешивая услышанное.

– Кто бы мог подумать, что Сережа такой рискач, – произнесла наконец Лира Петухова. – И этот девиз…

– Эту тему я не стал бы обсуждать в письмах, – заметил микробиолог. – Нет, не стал бы…

– На той неделе я написал обстоятельное письмо моим московским друзьям, – сказал Сергей Игнатьев. – О нас. – Он легко кивнул Семену с его Эммой, потом Владу Гордину. – Об ордене… Знаете, здесь, в Роще, очертания реальной действительности смещаются: забор, подобно Великой Китайской стене, защищает нас от опасностей внешнего мира. Забор и палочка Коха.

– Волшебная палочка, – пробормотал Влад Гордин. – Наше секретное оружие.

– Ни один из моих друзей, – продолжал Сергей Игнатьев, – находясь в здравом уме, не стал бы даже упоминать в письмах само существование тайного сообщества тубплиеров. А я здесь всего несколько дней и уже почти свободен: пишу и говорю, во всяком случае, что вздумается.

– Свобода слова во владениях ордена не подвергается сомнению, – сказал Семен Быковский. – На всей территории – от стены до стены, от центральных ворот до особняка Бубуева.

– И никакой вам цензуры, – добавила рыжая Эмма. – Цензура – это у них, там… – Она повела тонкой, голубоватой в предвечернем свете рукой в сторону забора, как в направлении границы сопредельного сердитого государства.

Они сидели в круглой беседке, початая бутылка коньяка на фанерном ящике из-под макарон отсвечивала чайным янтарем. Кругом, в потемневших уже кустах, по-домашнему привычно трещали цикады.

– Даже не верится, – сказал Влад Гордин. – И забор-то – раз плюнуть: ни Карацупы, ни собачки его.

– Два мира, – подвел черту Сергей Игнатьев. – Вот и весь сказ…

– Два мира – два Шапиро, – пробормотал Влад.

Сергей Игнатьев расслышал и, коротко взглянув на Влада Гордина, ухмыльнулся: он знал эту московскую шутку об американском корреспонденте Шапиро и его советском однофамильце.

– А помните, – спросила Эмма и дотронулась острым пальцем до колена Сергея Игнатьева, – вы, когда только приехали, сказали, что Бог – есть?

– Не совсем так, – любезно откликнулся Сергей. – Это я у вас спросил, есть ли Бог, и вы ответили, что в общем-то нет.

– Так вот, – твердо объявила рыжая Эмма. – Бог все же есть.

– Я тоже так думаю, – согласился Сергей Игнатьев. – Все же есть.

– Должен быть, – уточнила Эмма.

– Должен? – переспросил Сергей. – А почему?

Семен и Влад прислушивались внимательно.

– Ну, вот все это… – Эмма, ведя рукой, указала на беседку, круглый купол над беседкой и небо над круглым куполом. – Кто-то же должен был это все сделать.

– Все это… – повторил Сергей Игнатьев. – Значит, Все Это – и есть Бог?

– Ну, примерно, – сказала рыжая Эмма. – Можно и так сказать. Всё – и мы тоже.

– А как же Дарвин с его обезьянами на дереве? – с усмешкой спросил Семен Быковский. – Ты же Дарвина проходила в школе?

– Ну проходила! – сердито сказала Эмма. – Я в это не верю, и все. Ни на каком дереве я не сидела. Никогда. И в Адама с Евой я тоже не верю.

– «Разруби дерево – я там, – немного нараспев произнес Сергей Игнатьев, – подними камень, и ты найдешь меня там».

– Здорово как! – сказал Влад. – Что это?

– Евангелие от Фомы, – ответил Сергей.

– Его вроде в Библии нет? – спросил Семен.

– Древняя цензура не пропустила, – пояснил Сергей Игнатьев.

– А ты читал Библию? – удивилась Эмма.

– Листал, – сказал Семен Быковский. – У бабушки покойной была, потом пропала куда-то.

– Я бы тоже почитала, – сказала Эмма. – Но ее ж не достать! А будешь искать, спросят: «Зачем?»

Кто именно спросит и что за этим последует, не стали уточнять: это и так было ясно как день.

– Я в прошлом году летал в Новосибирск, – заговорил Влад, – очерк писал об Академгородке. Вечером собрались посидеть, ребята все молодые, институтские ученые, они хотят литературное кафе там открыть, название даже придумали – «Под интегралом». Сидим, выпиваем. И вот один парень, биолог, начинает говорить о Боге – но как! Как о своем, допустим, профессоре, с которым он каждый день задачки какие-то решает на доске. И все слушают, никто не удивляется. У меня просто глаза на лоб полезли. И никто, главное, не боялся, что донесут! Что стукнут и прикроют всю эту лавочку!