Туарег - [57]

В пустыне пользовались популярностью туарегские праздники холостяков – Ахаль, – на которых юноши и девушки собирались на ужин при свете костра, играли на однострунном амзаде[34], танцевали все вместе до поздней ночи. Женщина брала ладонь мужчины и чертила на ней рисунки, значение которых было известно только ее соплеменникам и которые указывали, как именно она желает предаваться любви этой ночью.

Затем каждая пара удалялась в темноту – искать в дюнах, на мягком песке и расстеленной поверх него белой гандуре, удовлетворения желаниям, выраженным на ладони мужчины.

Для обычного араба, ревностно заботящегося о том, чтобы та, которой суждено стать его женой, была девственницей, или о том, чтобы сохранить честь дочери, подобные вольности выходили далеко за рамки простого скандала, и Абдулю было известно, что в некоторых странах, например в Аравии и Ливии, и даже в некоторых регионах его собственной отчизны за гораздо меньший проступок виновных забрасывали камнями или отрезали им головы.

Однако имохаги отстаивали право своих женщин на то, чтобы заниматься сексом, одеваться, как им хочется, или иметь право голоса в семейных вопросах, с давних времен распространения мусульманства, когда религиозный фанатизм проявлялся более жестко и требовательно.

Это был народ, который с тех пор, как появился на Земле, умел брать для себя самое лучшее из того, что ему предлагали, отвергая все, что стесняло его свободу и его характер. Даже зная, что с ними нет никакого сладу, Абдуль эль-Кебир был бы горд и счастлив стать их лидером.

Туареги сумели бы принять и понять то, что он пытался предложить, никогда бы его не предали и не позволили другим его предать, потому что когда люди их племени клялись повиноваться аменокалю[35], то повиновались до последнего издыхания.

А вот жители побережья, которые превозносили его до небес, когда он изгнал французов, впервые дав им родину и основание гордиться собой, не сумели выполнить клятву верности и забились как можно глубже в свои убогие хижины, едва почуяв опасность.

– Что значит быть социалистом? – спросил его Гасель в первый вечер, когда они еще испытывали желание разговаривать и ехали рядом на раскачивающихся верблюдах.

– Стремиться к тому, чтобы справедливость была одинаковой для всех.

– Ты социалист?

– Более или менее.

– Ты считаешь, что все – и имохаги, и слуги – равны?

– Перед законом? Да.

– Я говорю не о законе. Я говорю о том, полностью ли мы, слуги и хозяева, равны.

– В каком-то роде… – Абдуль хотел выяснить, куда тот клонит, чтобы не попасть впросак. – Вы, туареги, единственные люди на земле, которые все еще держат рабов и не стыдятся этого. Это несправедливо.

– У меня нет рабов. У меня есть слуги.

– Неужели? А как ты поступаешь, если кто-то убегает и больше не хочет работать на тебя?

– Я его разыскиваю, наказываю плетьми и возвращаю обратно. Он родился в моем доме, я давал ему воду, пищу и защиту, когда он не мог о себе позаботиться. Какое он имеет право забыть об этом и уйти, когда я стал ему не нужен?

– Право на собственную свободу. Ты бы согласился стать чьим-то слугой на том основании, что он кормил тебя, когда ты был ребенком? До какого времени ты должен выплачивать этот долг?

– Ко мне это не относится. Я родился имохагом. Они родились акли.

– А кто так распределил, что имохаг выше акли?

– Аллах. Если бы это было не так, он не сделал бы их трусливыми, вороватыми и услужливыми. И не сделал бы нас смелыми, честными и гордыми.

– Черт побери! – воскликнул Абдуль. – Из тебя бы вышел самый что ни на есть фанатичный фашист…

– А кто такой фашист?

– Тот, кто провозглашает свой род наивысшим из всех.

– В таком случае я фашист.

– Ты и правда фашист, – убежденно сказал Абдуль. – Хотя я уверен в том, что если бы ты знал, что это на самом деле значит, то отказался бы от этого.

– Почему?

– Ну так просто это не объяснишь, трясясь на верблюде, который смахивает на пьяницу… Давай лучше оставим до другого случая.

Но этот другой случай так и не представился, и у Абдуля появилась уверенность, что вероятность того, что он представится, уменьшается с каждым днем, поскольку их изматывали усталость, жара и жажда, и даже чтобы просто выговорить какое-то слово – требовалось сверхчеловеческое усилие.

Когда Гасель наконец совсем проснулся, он свернул лагерь и в очередной раз уложил вещи, погрузив их на трех верблюдов.

Кивком головы он показал на четвертого:

– Нам придется зарезать его сегодня вечером.

– Он привлечет грифов, а грифы привлекут самолеты. Те выйдут на наш след.

– Грифы не рискуют залетать в «пустую землю»… – Гасель взял небольшой оловянный ковшик, налил в него воды и передал Абдулю: – Воздух слишком горячий.

Тот с жадностью выпил и снова протянул черпак, но туарег уже плотно закрыл гербу:

– Больше нет.

– Это все? – изумился Абдуль. – Я даже не смочил горло.

Гасель опять показал на верблюда:

– Сегодня вечером попьешь его крови. И поешь мяса. Завтра начинается Рамадан.

– Рамадан? – удивленно переспросил Абдуль. – Ты считаешь, что мы в состоянии соблюдать пост в подобном положении?

Он мог бы поклясться, что туарег улыбнулся.

– Кто же лучше нас смог бы соблюсти его в настоящий момент? – поинтересовался тот. – И разве есть лучшее применение нашим страданиям?