Трясогузкины письма - [5]
— Подожди, — говорю, — дай посмотреть.
Чёрный сом, а брюхо у него светлое. И такое брюхо толстое да жирное; так и хочется по этому мягкому брюху ладонью шлёпнуть. Я шлёпнул и чувствую — есть что-то в брюхе.
Разрезали мы чёрного сома, а в нём коричневый налим. И тоже хорош — с локоть[5]. Свежий совсем, недавно, водно, попался. Налим весь в мутных пятнах, а брюхо, как у сома, светлое и тоже раздуто. Разрезали налиму брюхо. В брюхе у налима уж. Ужишко не очень большой, с карандаш. Серый, с оранжевыми пятнышками на затылке. А посредине будто узелок — тоже кого-то проглотил. Разрезали — рыбка, краснопёрка золотая, плавнички красные. У краснопёрки в желудке мошкара разная, кузнечик. У кузнечика тоже в желудке что-то есть, не разобрать только.
— А яйцо-то всё-таки раскладное! — кричу я. — В озере — сом, в соме — налим, в налиме — уж, в уже — рыбка, в рыбке — кузнечик, в кузнечике — трава. А сейчас мы съедим сома и…
— Чур! — закричал Петька. — Я не раскладной!
Сложил он на лопушок налима, ужа, плотву, кузнечика и всё это выбросил назад, в озеро.
А сома — съели.
КАБАНИЙ СНЕГОВИК
Повадились по ночам на огород кабаны. Клыками, как лемехами, рылом, как плугом, пашут. Хрустит на кабаньих зубах моя картошка, морковка да репа.
Было бы ружьё — другое бы дело. Но ружья у меня не было.
Решил караулить по ночам, жечь костёр. Кабаны ночью высунули рыла из кустов — костёр! Перехрюкнулись — и назад. Видно, тоже решили что-то.
Я по огороду хожу, кричу — кабаны в кустах стоят, молчат. Я к костру — кабаны на огород. Я сижу, отдыхаю — кабаны работают, роют.
Провёл я тогда от ручейка воду, смастерил мельницу-колотушку. Вода колёса крутит, на колесе молоточки. Молоточки по железному листу: звяк! звяк! Всю ночь: звяк! звяк! звяк! И днём: звяк! звяк! звяк! И до того мне эта колотушка осточертела, что я даже обрадовался, когда кабаны её сковырнули.
Надо ружьё покупать — другое будет дело.
И купил бы, да вдруг в ночь выпал снег. Завалило — ни пройти, ни проехать.
Мне бы горевать — огород завалило, а я радуюсь — от кабанов проклятых избавился! Не полезут же они под снег?
А они полезли!
На зорьке вижу — идут! Затеяли что-то! Каждый впереди себя снежный ком катит. На ком снег налипает — растёт ком.
Свистнул, поднялись из-за снежных комьев чёрные свиные рыла, жуют. Уши-лопухи, под глазами — гранёные клыки. Посмотрели — и опять рыла в снег. Горбами комья покатали.
Рявкнул я — кабаны к лесу. Остались на огороде одни снеговые бочонки. Не долепили кабаны снеговую бабу!
Взял я тогда три самых больших бочонка, поставил один на другой. Готово туловище! Сверху ком поменьше — голова. Глаза и рот — из картошки. И морковку воткнул — нос. В руки — по сухому цветку подсолнуха. Готов кабаний снеговик!
Кабанов — как не бывало! И пятачка из кустов не кажут. Каждое утро проверяю: ходили кругом, снег рыли, а на огород — ни копытом. Стоит посреди огорода чучело, глазищи-картошки вытаращило, ручищи с подсолнухами растопырило.
Сами себя кабаны напугали и от огорода отучили.
А тут, спасибо, снег стаял. Вырыл я и картошку, и морковку, и свёклу.
Снеговик тоже растаял. Пусть. Он мне больше и не нужен.
БЕСПОНЯТНЫЙ ВОЛК
Ехали ночью в машине по зимней лесной дороге я и шофёр. По бокам — чёрной стеной ночь, впереди — прямая дорога, освещённая фарами автомобиля. Прямая, яркая, как луч прожектора.
Дремлю рядом с дружком-шофёром — укачало.
Вдруг дружок толк меня локтем в бок: волк!
Я так и подскочил! Впереди, на дороге, стоит волк. Голову поднял, уши торчком, хвост поджат. И будто растёт — так быстро мы к нему приближаемся.
Рванулся волк, повернулся и поскакал. Смешно: волк от нас не удаляется, не приближается — будто на месте подскакивает!
— Жми на газ, — зашептал я, толкая шофёра.
Машина взвыла — волк стал расти. Но сейчас же лапы волка замелькали быстрее; он перестал расти и опять запрыгал на месте.
— Жми! — заорал я. — Жми, догоним!
Машина рванулась. Стрелка спидометра[6] прыгнула и задрожала на цифре "60".
Волк опять стал расти. Из-под его задних лап полетели комья снега. Вот комья стали бить в радиатор. Вот из-за радиатора видна только одна волчья башка с прижатыми ушами. И тут, когда казалось, что зверь наш, волк на бегу стал сворачивать с дороги. Уйдёт, серый бандит!
— Стой! Стой! — заорал я во всё горло.
Заорал и сунулся лбом в стекло. Потому сунулся, что шофёр надавил на тормоз и машина резко затормозила. Волк скрылся в темноте.
— Что ты наделал? — набросился я на друга. — Волка упустили!
— Ты же сам заорал "стой"! — вытаращил на меня глаза шофёр.
— Так то я волку кричал! — метался я. — Понимаешь? Волку!
— Я-то понимаю, — огрызнулся товарищ, — а вот только волк — как?
Нечего делать. Поехали дальше. До самого дома смотрели в разные стороны.
ХИТРУЩИЙ ЗАЙЧИШКА
В жизни не видал такого хитрого зайца!
Да и то сказать: не будь он так хитёр, давно бы попал орлу в когти или кому-нибудь из хищных зверей в зубы. Лисиц, волков, рысей здесь множество, и они переловили всех зайцев на этом склоне горы. Остался один — Рваные Ушки.
Уши нарвал ему беркут — горный орёл — за неосторожность. С тех пор зайчишка и стал таким умным.
