Трупный синод - [7]

— Епископ Рима, наместник Святого Петра, раб рабов Божьих, Бонифаций приветствуют тебя, Цезарь Арнульф, в лице подданных твоих, и шлют благословение тебе от святой Церкви Спасителя нашего Иисуса Христа!!!

Ратольд, Фароальд и вся германская делегация послушно преклонила колени, готовясь принести клятву патриция, но более всего ликуя в душе и празднуя очевидную победу. Беренгарий Фриульский, отчетливо вздохнув, принялся увлеченно рассматривать украшения Латеранской базилики, его свита сохраняла стоическое молчание. Среди сполетцев пробежал ропот. Агельтруда, мать Ламберта и вдова Гвидо, ставшая в один момент пунцовой от гнева, не преминула выразить прилюдно в столь святом месте и в столь ответственный момент свое отношение к произошедшему и, зашуршав платьем, направилась к выходу, несмотря на попытку сына удержать ее. Византийский посол Анастасий что-то немедленно начал шептать на ухо срочно вызванному диакону, очевидно исполнявшему при греческой делегации обязанности писаря. Выбор нового папы Бонифация был сделан.

— Епископ Рима, наместник Святого Петра, раб рабов Божьих, Бонифаций, лично приветствуют тебя, Цезарь Ламберт, и шлют благословение тебе от Святой Церкви Спасителя нашего Иисуса Христа!!!

Неуклюжая попытка найти примирение! Останься в зале герцогиня Агельтруда, известная раба своих малопредсказуемых эмоций, не исключено, что сполетцы демонстративно отказались бы приносить клятву патриция Рима. Но Ламберт рассудил иначе и, несомненно, был прав, ибо такой поступок сыграл бы только на руку германской партии. Молодой император и его свита лишь подчеркнуто неторопливо преклонили колени перед заметно засуетившимся понтификом. Произнеся дежурные слова клятвы голосом, лишенным всякого вдохновения, Ламберт затем подошел к трону понтифика и, стараясь не глядеть в глаза папы, поцеловал печать святого Петра.

— Прости цезарь, так надо, — нашел в себе силы прошептать Бонифаций, и возложил руку на голову молодому императору.

Ламберт отошел, не проронив ни слова и доверив приветственную речь своему герольду.

После него последовал черед византийской, а затем фриульской делегаций. Византийцы подарили новому папе молодого африканского льва, не преминув съязвить при этом, что сей царственный зверь будет всегда напоминать Бонифацию о константинопольском владыке, носящем это же имя. Следующим был Беренгарий. Он был несколько смущен, но всеми силами старался подчеркнуть, что его нисколько не задела второстепенная роль, отведенная ему при папской коронации, а прикосновение к мощам святых вызвало в нем дополнительный благоговейный трепет. После чего почтение новоиспеченному папе стали оказывать гости калибром поменьше и Бонифаций, словно сбросив с плеч тяжелый груз, начал с любопытством и с определенным удовольствием их рассматривать.

Вскоре после Беренгария к руке папы подошел Адальберт, маркграф Тосканский. Человек, чье влияние в делах страны было бесспорным, с той только оговоркой, что достигалось не уровнем его титула, а накопленными богатствами, о размере которых ходили легенды. В отличие от большинства вельмож, тосканец являл собой прекрасный образчик тогдашней моды, а со своими манерами и речью не затерялся бы и в века куда более утонченные. Не менее ревностно, чем за своей внешностью, Адальберт следил за состоянием своих земель, поощряя ремесленные школы и покровительствуя негоциантам. Экономические интересы его занимали куда больше, чем военные походы, и если чему-то уступали в шкале приоритетов тосканского графа, то только вопросам религии, да и то, если верить его собственным словам и не знать потайных мыслей. Сокровища Адальберта помогали своему хозяину держаться до известной степени независимо, и хотя в большинстве дел он принимал сторону своих соседей из Сполето, тем не менее, был, что называется, себе на уме. Выбрав терпеливую тактику, он твердо верил, что его час неминуемо придет, тем более, что он был на пятнадцать лет моложе Беренгария и на столько же лет опытнее и мудрее Ламберта. На коронации он был в сопровождении своей жены Берты, белокурой тридцатидвухлетней красавицы с необыкновенно прекрасными сапфировыми глазами.

После Адальберта последовали делегации маркграфа Анскария Иврейского, послов лангобардского Беневента, бургундского короля Рудольфа Первого, архиепископа Равенны — этой вечной соперницы Рима, затем короля Прованса Людовика, короля франков Эда Парижского (встреченного сполетцами новой порцией понятного всем ропота) и уж вовсе экзотичных делегаций далеких народов типа англов, фризов, а также памплонских басков, в те годы мужественно оборонявших свои земли от беспрестанных наскоков арабских завоевателей.

После этого настал черед приветствий от других епархий христианского мира. Романо Марин, Теодор и Иоанн из Тибура искренне припадали к руке нового понтифика, подбадривали и благословляли его, вступившего на столь ответственный и опасный во всех смыслах путь. За Стефана отвечал его диакон, видимо, епископ Ананьи не нашел в себе силы выдавить приветственные слова. В отличие от своего друга, епископ Чере был, напротив, чрезмерно сладостен в своем обращении к Бонифацию и даже назвал его подобным Григорию, принимающим власть в непростой для Рима момент. Увы, Бонифаций был не только честолюбив, но и падок на лесть, а может ему в этот момент просто хотелось услышать пусть и лживые, но все же слова поддержки. Так или иначе, но епископству Сергия была немедленно пожалована щедрая рента, вызвавшая у почтенного брата Теодора неконтролируемое расширение глаз, а у Романо Марина внезапный приступ изжоги.