Трудные дороги - [37]

Мы отступили, вытащив Хвощинского. Заперли камеру и бросились во двор, ожидая увидеть милиционеров. Но никого не было и над городом висела странная, непонятная нам тишина. Прибегут сейчас, драгоценна каждая секунда. В углу двора перемахнули через забор в соседний двор, еще забор и еще — мы оказались на улице позади тюрьмы.

Пошли быстрым шагом, стараясь удержаться от бега. У Хвощинского лицо залито кровью, я обмотал руку окровавленным полотенцем. А еще нет полуночи, могут увидеть. Как только вышли из города, опять бросились бежать.

Мы бежали до утра. Задохнувшись, сваливались в мокрую траву, лежали, поднимались и опять трусили дальше, по лужам и болотам, напрямик. Когда выдохлись, уже не могли бежать, а только ковыляли, но нам казалось, что мы все еще бежим Надо было бежать, чтобы уйти как можно дальше от города.

Мы и ушли далеко. Но мы никуда не могли уйти…

Мы капитулируем

Уже во время этого беспросветного бегства из города я знал, что мы не уйдем. Я об этом не думал и вообще ничего не соображал, под властью одного чувства: уйти от непосредственной опасности. Но глубоко в душе было горькое, травившее сознание чувство это наше бегство — только отчаяние. Надежды больше нет и дело наше конченное. Впервые со дня, когда мы ушли из лагеря, пути вперед были отрезаны Мы могли идти, сколько угодно, сколько сможем, но никуда мы не придем. Духом мы уже капитулировали.

И зная, что никуда не уйдем, мы упрямо шли Продирались сквозь лес и кустарники, болота и озера, переправлялись через потоки, уходя далеко в стороны и возвращаясь назад, туда, где тянулась проволока телефона. Это теперь был наш единственный ориентир. Но проволока тянулась прямо через болота и озера, нам приходилось их обходить. За сутки мы делали по сорок-пятьдесят километров, — сколько выходило по прямой? Мы знали, что мало Чтобы уйти, надо пройти почти тысячу километров. А август идет к концу.

Погода переменилась, без остановки шел холодный дождь, то мелкий и нудный, то ливший ливнем На нас одни рубашки и ни одной сухой нитки. Сапоги разваливались, а Митя шел в опорках — от них остались ошметки Не было спичек, чтобы развести костер, обсушиться и обогреться И нигде не было и помина сухого места.

На ночлег забирались под разлапистые ели Дождь туда не проникал, но все равно было сыро и холодно Сбивались в кучу, грея друг друга собственными телами Делали, как делают урки, надевали рубашки не в рукава, чтобы ворот оставался над головой, и застегивали его там Свернувшись в клубок и надышав под рубашкой, мы согревали так ночью спину и грудь.

Не было ни хлеба, ни табаку. Мы питались ягодами. Черники, голубики, смородины, морошки, малины было так много, что на остановке за четверть часа мы наедались ягод до отвращения Голода не было.

На горельниках красные от ягод кусты малинника закрывали с головой и уходили на километры Собирая ягоды в одном таком малиннике, мы услышали впереди треск и шорох Затаив дыхание, раздвинули кусты — недалеко на полянке на задних ногах стоял громадный медведь, передними лапами он сгребал кусты с ягодами и отправлял в пасть. На морде у него было написано наслаждение.

Но ничего не занимало, все проскальзывало мимо сознания Оно мутилось от отчаяния Снова и снова я возвращался к последней ночи в тюрьме, вспоминал до мельчайших подробностей, что тогда произошло. Почему не удалось, что случилось, что помешало? Да, нас оглушил, смял этот ни с чем несравнимый визг. Но мы ведь не отступали, — почему же не выдержали? Ключи были у нас, мы могли открыть клеть и продолжать. Сорвалось в ту секунду, когда Хвощинский крикнул: у ворот были трое и побежали в милицию. Тогда некогда было думать, что это за люди, их мог привлечь дикий визг Но казалось, что тут что-то не так, я чувствовал, что именно эта секунда нас подвела, хотя не должна была бы подводить На ней мы сорвались, но не должны были бы срываться И едкая горечь из-за этой непоправимой ошибки, которая оставалась еще неразгаданной, мучила почти физической болью.

Мы шли молча, не о чем было говорить Но Митю мучила такая же боль. И догадка. Он приставал к Хвощинскому: кого он видел у ворот. Хвощинский путался. Один раз сказал, что у ворот были трое, в другой, что двое, в третий, что он не разобрал. Митя смотрел на него с презрением.

И Мите, и мне было почти ясно: у ворот никого не было. У Хвощинского сдали нервы. Чтобы прекратить визг и возню с Кулаевым, он обманул нас. Не выдержал пяти минут и заставил уйти в лес, как предлагал прежде Заставил сорвать весь план, сорвал все наше дело. И теперь мы должны идти, зная, по никуда не уйдем.

Безнадежность стала еще очевиднее Без веры друг в друга, без веры и в успех, с одной едкой горечью в душе, — что остается нам?..

На шестой день дождь перестал. Небо очистилось и солнце, как в утешение, согрело нас. Мы высохли и долго лежали на пригорке, зная, что спешить некуда.

Во второй половине дня шли кустарником, путаясь ногами в черничных зарослях. И вдруг вышли на поляну, полную женщин.

Это было так неожиданно, что мы остановились. Женщины, с лукошками, поднялись от ягод и смотрели на нас со страхом и недоумением.