Трудное время - [58]

Щетинин бегал по комнате и сильно размахивал руками.

— Да кто тебя винит? Успокойся, сделай милость, — сказал Рязанов, тоже вскакивая с дивана. — Разве тут может быть кто-нибудь виноват?

— Так что же это, по-твоему, судьба, стало быть, такая?

— Судьба не судьба, а во всяком случае вещь неизбежная. Рано или поздно, а это должно было случиться.

— Не будь этих разговоров, ничего бы и не было.

— Что ж разговоры? Ты думаешь — это и бог знает что — разговоры?

— Еще бы! Если целый день, целый день, с утра до ночи в уши дудят: то не так, другое не так… женщина молодая, неопытная, понятно, что должна была увлечься.

— Однако ты вот не увлекся же.

— Я! Я совсем другое дело.

— В том-то и штука. Тут сила, брат, не во мне. Не со мной, так с другим, не с другим, так с бабой с какой-нибудь поговорила бы по душе, все то же бы вышло. Не теперь, так через год, а уехала бы все равно. Вот разве совсем запретить разговаривать, да, впрочем, и то надо принять в расчет, что книжки такие есть. И без разговору всю эту штуку поймет. Ничего не поделаешь.

Щетинин задумался.

— И напрасно это ты только стараешься найти виноватого, — прибавил Рязанов, — я уж об этом думал: тут, брат, как ни кинь, все клин.

— Да за что же, наконец, за что? — снова оживляясь, заговорил Щетинин. — Что я такое сделал против нее? Ведь нужно же все-таки хоть какое-нибудь основание. Не тряпка же я, в самом деле, чтобы мною помыкать: то люблю, то не люблю.

— Основание тут, брат, жизнь. Жить хочет женщина; а мы с тобой так только, в качестве благородных свидетелей, участвуем в этом деле. И роли-то наши самые пустые: ты ей нужен был для того, чтобы освободиться от матери, я ее от тебя освободил, а от меня уж она сама освободилась; теперь ей никто не нужен — сама себе госпожа.

Щетинин стоял у окна и водил пальцем по стеклу.

— Стало быть, ты с нею не едешь? — тихо спросил он, наконец.

— Я тебе сказал уж, что еду один и притом совсем в другую сторону.

— Хм, — размышлял Щетинин, — так это совсем другой разговор выходит.

— Разговор тут самый простой, — заметил Рязанов, — «спящий в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий!».

— Что ж, не умирать же, в самом деле?

— Умирай, не умирай, это как ты хочешь, а на жизненном пиру тоже мы с тобой не очень раскутимся. Места-то наши там заняты давно.

— Ну, нет, брат, шалишь? Я еще жить хочу. Я так дешево не расстанусь. Не удалось семейное счастье, ну, что же делать, попытаем что-нибудь другое. Жизнь-то еще впереди. Что ж, мне тридцать лет всего. Эка штука!

Рязанов молчал.

— А я вот тут с горя-то, — продолжал Щетинин, значительно понизив тон, — книжонка тут одна мне попалась, я и стал ее перелистывать от нечего делать…

— Да?

— Ничего. Книга дельная.

— Ну и что же?

— Да я нахожу, что автор совершенно прав: он говорит, что без капитала никакое серьезное прочное дело невозможно.

— Так.

— Что, — говорит, — прежде всего необходимо сосредоточить большие денежные средства, а потом уж, как деньги у тебя в руках, тогда что хочешь делай… какие хочешь там перевороты…

— Да. Ну, а тебе-то какое же до этого дело?

— А такое, что эта книга наводит меня на совершенно новые предположения: она мне показала, что еще не все потеряно. По правде тебе сказать, я на тебя совсем и не сержусь. Что сделано, того уж не воротишь. Но сидеть сложа руки и плакаться на судьбу я тоже не могу: мне нужно дело, нужно занятие, и я придумал такое дело.

— Любопытно.

— Да, брат, будет и на нашей улице праздник: авось бог даст и мне порадеть на пользу общую; дай срок мне только разбогатеть, а с деньгами мы все эти дела обработаем.

— Давай бог!

Щетинин почти повеселел: измятое лицо его оживилось: он начал ходить по комнате и, задумчиво улыбаясь, поглаживал себя по голове, потом вдруг остановился.

— Да! Что ж я? Ведь ты едешь. Я и забыл. Закусить что-нибудь?

— Я не хочу.

— Да нельзя, братец. Хоть мы с тобой и соперники в некотором роде, — шутя говорил Щетинин, — а проводы все-таки следует справить по чину; по крайней мере бутылочку распить.

Он приказал подать вина.

— Так-то, брат, — уже совсем повеселев, сказал Щетинин и хлопнул Рязанова по коленке. — Вот осень подходит, стану хлеб скупать, а к весне овец заведу. Главная вещь — денег сколотить как можно больше, а там… Вот тогда я погляжу, что ты скажешь, погляжу.

— Я все равно и теперь могу сказать.

— Что же такое?

— Старую ты песню поешь: «Разбогатею, а потом начну благодетельствовать человечеству».

— Да если и старая, так что ж тут дурного? Ведь я тебе говорю же, куда я употреблю эти деньги.

— Понимаю. Цель-то, положим, что и хорошая, да средство это такое…

— Чем же? Деньги — это сила.

— Сила-то она, конечно, сила, да только вот что худо, — что пока ты приобретешь ее, так до тех пор ты так успеешь насолить человечеству, что после всех твоих богатств не хватит на то, чтобы расплатиться. Да главное, что и расплачиваться будет как-то уж неловко: желание приобретать войдет в привычку, так что эти деньги нужно будет уж от тебя насильно отнимать.

— Зачем ты непременно везде все видишь зло? А разве не могу я честным образом?

— Мм — трудно. Впрочем, мне один знакомый протодиакон рассказывал, — такой был случай, как одна благочестивая девица и невинность соблюла и капитал приобрела. Да, бывают такие случаи, но редко.