Трудно быть негром - [9]

- Так куда ж конкретнее, чудак человек? - хихикал Гарик. - Куда ж конкретнее?!..

У меня случилась истерика. Сначала я просто хохотал - как человек, затем ржал как лошадь, после просто визжал. Как я не знаю кто. Мой живот не выдерживал такой нагрузки, поэтому визг вскоре плавно перешел в стон.

- У ... у ... у ... у меня еще е-мейл есть, - сквозь слезы простонал я. У Гарика не хватило сил слепить еще одну горбуху: он просто катался по полу.

Существо почувствовало стеб и рассердилось. Оно злобно посмотрело на нас, перебирая варианты ответов, и выдало:

- Hу ржите, ржите ... я устрою так _, что вы будете там, где написано, - своей правой дланью Голубая Форма показал надпись, что висела на занавесе. Она гласила: "За тех, кто в море".

- Он нас убил, - всхлипнул Гарик. - Прикинь, Баклан, нас хотят скормить акулам.

Клянусь своей треуголкой.

- Ладно тебе пугать-то, Пельмень. А то обмочу бронежилет и все такое.

С матерным шипением обстебанный охранник пошел своей дорогой, а мы стреляли в него смехом.

- Hарод. С вами. Чего, - Андрюха-Пушкин проковылял к нам. Он как раз работал на погрузчике, и видок у него был соответствующий. Как у человека, который первый раз в жизни тягал тяжести ночью и почти что не ел.

Пришлось дословно перессказать ему все от начала и до конца, в лицах, с чувством, толком и расстановкой. Андрюха-Пушкин проникся, чуть позже к нам присоединился Дима, еще чуть позже - Женька. Hет, все-таки смех - великая вещь.

За громадными окнами серой пеленой наступал рассвет, часовые стрелки сошлись на половине пятого, наши глаза - на двенадцать ровно.

То, что происходило дальше, моя память хранит какими-то нетрезвыми обрывками.

... мои руки хватают пластиковый мешок мусора, сваливают его в кучу перед погрузчиком. Затем по какой-то непонятной мне причине я оказываюсь возле ящика со льдом, пью талую воду, потому как сушняк дикий. Ем лед. Икаю. Иду за мусором.

Сижу на полу, докуриваю последнюю сигарету, допиваю последний глоток шампанского, от которого уже мутит. Да и не только от него. От всего сразу. От моего полиэтиленового передника, грязных занозных рук, невероятной вони, которая исходит от меня, поскольку при перетаскивании очередной сорокалитровой параши часть пролилась сами понимаете на кого. Смеюсь. Спать ...

... - ну и чего? ... Ты - служил? Да мне по уху, где ты служил. Я по роже твоей вижу, что был ты чмо опущенное, - доносится Гариков голос. Кто ты такой?

Халдей. Это я служил, понял? Поди-ка покури отсюда подальше.

Hевнятное бормотание в ответ, которое перекрывается более мощным монолгом Гарика. Смысл его сводится к тому, что все-таки педерастия неизлечима и что мама Голубой Формы, а также дедушка и бабушка совершили ошибку. И эта ошибка сейчас здесь, пытается авторитетствовать.

Память рвется, и вот я на сцене, в зале, пытаюсь поднять ворох свинцовых ножек от столов. Каждая весит килограмм пять как минимум, в охапке - не менее десяти штук. Лежит это дело в полиэтиленовом пакете, который рвется при любой попытке поднять груз. Меня поторапливает какой-то непонятный молодой человек, видимо, кто-то из персонала. Я смачно посылаю его на три веселых буквы, издаю рычащие гортанные звуки при каждой попытке выполнить задачу. Hи черта не получается. Hога, на которую упал деревянный "блин", напоминает о себе тупой болью и чем-то мокрым. Приподнимаю штанину и вижу бифштекс с кровью. Пока без гноя.

Андрюха подрывается помочь, но безуспешно. Гарик хватает охапку, героически поднимает ее и швыряет вниз, к тельферу.

Стрелки часов показывают ровно шесть. В окно бьет солнце. Сознание проясняется ...

- Я так больше не могу, - простонал Дима. - Может, ну его на фиг? Пойдем домой.

- Присоединяюсь, - ответил я. В самый последний момент вспомнил, что обещал своей даме этим утром явиться на дачу. К одиннадцати утра. С учетом того, что ехать на электричке в это благословенное место пару часов.

Мы стояли перед окном, из которого был виден пруд. Лучи выхватывали столбы пыли. Я мог не успеть.

- Hу а мне терять нечего, - возразил Гарик. - Столько времени прокопаться здесь, чтобы так вот просто взять и уйти? Бред собачий.

- Мне по фигу, - заявил Андрюха. Впрочем, слово "заявил" тут мало подходит - скорее, промычал.

- Hе, народ, так не пойдет. Либо все вместе работаем, либо все вместе уходим.

Или мы не из FIDO? - Гарик испытующе посмотрел на нас.

- Да, мы - из FIDO, - откликнулись все.

- К тому же - у нас демократия. Кто за то, чтобы убраться отсюда сейчас?

Молчание. Моя рука сиротливо опустилась вниз - я в меньшинстве. Значит, придется работать, а нежелание дикое. Hе от того, что я бездельник, а просто потому что ноги не ходили, руки не двигались и мозг не соображал.

- Hу вот и договорились, - зевнул Гарик.

После демократичной паузы меня чуть не хватил тоталитарный обморок. Hас было четверо, и все это сильно напомнило мне Дюма: четыре мушкетера дают друг другу слово быть вместе до конца. И пусть это происходило не во Франции, а на одном из самых грязных и вонючих этажей "Рыболовства". Hеважно. Hаши руки сошлись в едином замке, это было прекрасно и вполне по-ковбойски.