— Извините, если помешал, — многозначительно произнес он еще в дверях.
Против своей воли Валентин отметил и невысокий рост Николая, и преждевременную полноту, и начинающую лысеть голову, и страдальческое выражение лица.
— Что тебе? — резко спросила Лариса.
— Олег уехал в командировку, — с неопределенной интонацией ответил Николай, — от него ни строчки. Он срывает полосу о лесозаготовках. Сегодня опять звонили из обкома. За грехи Олега расплачиваюсь я.
— А при чем здесь я?
— При том… — Николай усмехнулся. — В субботу я видел его в городе. Я наивно предположил, что к кому, кому, а к тебе он, наверное, зайдет?
— Не надо, — тихо сказала Лариса. — Я виновата, что не напомнила ему, но пойми: он не мог не приехать…
— Он на воскресенье приезжает домой, а я…
— Я позвоню ему сегодня же…
Милостиво кивнув головой, Николай вышел. Лариса склонилась над рукописью, и Валентину показалось, что он услышал короткое всхлипывание. Лариса не поднимала головы, сидела, не двигаясь, и он ушел.
Он не мог бы определить, что взволновало его больше всего — разговор с Копытовым, встреча с Роговым или слезы Ларисы. Скорее всего — и то, и другое, и третье…
Как только вложишь в рукопись частичку души — так разговор с редактором. После этого всегда рождается желание писать спокойно, равнодушно, по известным шаблонам, которые не признаются читателями, зато не отвергаются редакторами. «Скучно, серо», — скажет редактор, но подпишет в набор.
Ночью рукопись, бывало, изорвешь, утром собираешь и склеиваешь обрывки, мучаешься, переписываешь, а тебе твердят: не мудри, не ищи, пиши так, чтобы рука редактора не дрогнула, подписывая статью в печать. А кому нужны такие статьи? Выйдет газета, все в ней на месте, все выверено, проверено, согласовано, а читатель отворачивается.
А что делать с Ольгой?.. Признаться ей?.. Прогонит. Ждать?.. Сколько можно ждать?.. Постараться забыть?.. Бесполезно.
Давно уже никого не осталось в редакции. Уборщица тетя Настя, аккуратная старушка с мальчишеским голоском, несколько раз заглядывала в кабинет и спрашивала:
— Делать тебе, что ли, дома нечего?
Валентин расправил рукопись, разгладил смятие страницы и начал переписывать очерк.
* * *
Ольга Рогова преподавала гимнастику в техникуме физической культуры и тренировала две группы гимнасток в секции спортивного общества. Она училась в вечернем университете марксизма-ленинизма, была одной из лучших гимнасток республики, и на остальное в жизни оставались считанные часы. Это не смущало ее, она любила жизнь трудную, до предела наполненную заботами.
О мелких семейных неурядицах, число которых увеличивалось с каждым днем, Ольга старалась не думать. Едва открыв дверь в гимнастический зал, она расставалась со всеми неприятными размышлениями.
Она не просто занималась спортом, она служила ему. Она убежденно верила, что спорт развивает не только тело, но и влияет на мировоззрение, потому что учит ценить и понимать красоту, облагораживает человека.
Первая группа секции — восемь девушек ждали ее, болтая о чем-то у шведской стенки. Одна Маро Гаркарян стояла в стороне.
Гимнастикой она занималась охотно, но без увлечения. Это возмущало и обижало Ольгу. Природа наделила ее подругу редкими данными — тело Маро отличалось скульптурной пропорциональностью, пластичными формами, но сколько в ней было вялости и даже лени! Когда она делала прыжок, Ольга морщилась и кричала на весь зал:
— Тяжело, тяжело, нехорошо!
Сверкнув черными глазами, закусив полные темно-малиновые губы. Маро отворачивалась к стене.
— Как ты ходишь? — возмутилась однажды Ольга, наблюдая за небрежной, покачивающейся походкой Маро. — Ты гимнастка, ты должна быть красивой! Вся!
— Не кричи, — угрожающе проговорила Маро, — буду красивой. Вся. Не кричи.
За два года занятий в гимнастической секции Маро стала женственней, легче. Вспыльчивая, резкая, она бурно переживала любое замечание. В глазах появлялись слезы, она пряталась в раздевалке, возвращалась оттуда гордая, оскорбленная. Маро ревновала Ольгу к подругам, к учащимся, даже к тренеру. Ольга отвечала ей такой же привязанностью, но на тренировках спрашивала с нее больше, чем с других.
— Ты совсем не любишь меня? Да? — заглядывая ей в глаза, говорила Маро. — Почему? А?
Выстроив гимнасток, Ольга внимательно оглядела их. Маро повела, словно от холода, плечами.
— Разминку будет вести Гаркарян, — сказала Ольга.
Подруга приняла приказание, как ласку, ответила благодарным взглядом. Девушки сбросили тренировочные костюмы.
Первой к брусьям Ольга вызвала Маро. Брусья гнулись под ее тяжестью, каждое движение требовало больших усилий.
— Отставить! — крикнула Ольга. — Стыдно!
— Почему опять кричишь? — прерывисто дыша, спросила Маро. — Не все такие, как ты. Я не мастер спорта.
— Ты ленивая, ты спишь, а не работаешь. Стыдно. Можешь быть свободна. Посмотри, как другие работают. Пусть тебе будет стыдно.
— Тебе будет стыдно, — гордо ответила Маро, — ты придираешься, — и тихо, чтобы никто из гимнасток не слышал, добавила: — Ты совсем не любишь меня.
Несмотря на жалость к подруге, Ольга до конца тренировки не сказала ей ни слова. В раздевалке, где гимнастки присели отдохнуть, Ольга начала разговор, к которому готовилась давно:
