Тройной контакт - [15]

— Не понимаю, — сказал Эйкон.

— И никакими словами я не смогу вам объяснить. Это за пределами вашего воображения. Я был вором и убийцей, я продавал несертифицированные тяжёлые наркотики — из всех моих занятий только это хоть немного походило на труд. Даже не пытайтесь вообразить, милорд, мой уважаемый потомок, что мне когда-либо предлагали встать на чью-нибудь сторону.

Эйкон отвёл глаза от жгучего взгляда несмешанного человека. Было что-то неправильное в слабой тени гнева, который владел им и сейчас, через пятьсот лет.

— Но прошло время, — сказал Исповедник, — и всё изменилось. — Его взгляд больше не фокусировался на Эйконе, он смотрел куда-то далеко. — Есть старое изречение: ужаленный одной пчелой готов дорого заплатить за лекарство, но ужаленный пятью пчёлами не столь высоко оценит удаление лишь одного жала. Таково было человечество в древние времена. Глубоко неправильный мир, где скудные ресурсы альтруизма разбрасывались между десятью тысячами страдальцев и ни одного не спасали. И всё-таки...

— В какой-то момент мы перешли рубеж, — продолжал Исповедник. — Безо всякого заметного апокалипсиса. Стало меньше войн. Меньше голода. Продвинулись технологии. Выросла экономика. У людей стало больше ресурсов на благотворительность, и альтруистам всё реже приходилось выбирать между объектами помощи. Однажды они пришли даже ко мне и выручили меня. Земля очистилась. С тех пор, как только появлялась серьёзная угроза, вся планета бросалась на неё и устраняла опасность. Люди наконец научились действовать сообща.

Исповедник подвигал челюстями, как будто что-то застряло у него в горле.

— Сомневаюсь, что вы способны вообразить, мой уважаемый потомок, какой невозможной мечтой это было когда-то. Но я не назову избранный путь ошибочным.

— Нет, я могу вообразить, — спокойно сказал Эйкон. — Я как-то пытался читать интернет эпохи до Рассвета. Я думал, что хочу знать, да я действительно хотел, но... я просто не смог выдержать. Вряд ли кто-то у нас корабле, кроме вас, смог бы. Уважаемый предок, почему бы нам не спросить вашего совета, что делать с Детоедами и Сверхсчастливыми? Вы же единственный из нас, кто действовал в настолько чрезвычайных ситуациях.

— Нет, — сказал Исповедник, словно изрёк абсолютный запрет откуда-то из-за пределов Вселенной. — Вы — тот мир, который мы хотели создать. Хотя я не могу говорить "мы". Это просто искажение памяти, романтический отблеск на истории, погружённой в туман. В то время я не был одним из тех мечтателей. Я просто был заключён в собственный кокон страдания. Но если моя боль значила хоть что-то, Эйкон, то лишь как часть цены, уплаченной за мир, лучший чем тот. Если древняя Земля вас ужасает — разве это не значит, что всё удалось как надо? Вы прекрасные и светлые дети, и это ваш мир, и вам самим решать, что с ним теперь делать.

Эйкон попытался было возразить...

Исповедник остановил его жестом.

— Я действительно так считаю, милорд Эйкон. Это не вежливый идеализм. Мы, древние, не можем стоять у руля. Мы помним слишком много зла. Мы слишком осторожны, чтобы отважиться смело идти вперёд. Вам известно, что одно время секс не по взаимному согласию был вне закона?

Эйкон не знал, улыбаться ему или морщиться.

— Это Сухой закон, да? В первом веке до интернета? Ну уж, я думаю, все только порадовались, когда этот закон отменили. Не могу даже представить, насколько скучной была ваша сексуальная жизнь. Флиртуешь с женщиной, заводишь её, завлекаешь, и всё это время знаешь, что ты в полной безопасности, потому что она не имеет права взять инициативу на себя, если ты зайдёшь чуть дальше чем следует...

— Вам нужно освежить ваши знания истории, милорд Администратор. На достаточно общем уровне. Я хочу вам сказать — и это не общедоступная информация — что мы почти попытались свергнуть ваше правительство.

— Что? — спросил Эйкон. — Исповедники?

— Нет, мы. Те, кто помнил древний мир. Мы тогда всё ещё обладали солидным капиталом и огромным влиянием в грантовых комитетах. Когда наши дети узаконили изнасилование, мы решили, что будущее пошло не тем путём.

Эйкон раскрыл рот.

— Вы были настолько ханжами?

Исповедник покачал головой.

— У меня нет слов, — сказал он, — вообще нет слов, чтобы это вам объяснить. Нет, это было не ханжество. Это была память о зле.

— Хм, — сказал Эйкон. Он старался не улыбаться. — Не могу даже вообразить, какое зло могло произойти от изобилия неконсенсуального секса.

— И не пробуйте, милорд, — сказал Исповедник. Он наконец засмеялся, но несколько страдальчески. — Без, так сказать, личного опыта вы действительно не сможете вообразить, и пытаться бессмысленно.

— Ладно, из чистого любопытства — много ли вы потеряли?

Исповедник как будто на мгновение замер.

— Что?

— Много ли вы потеряли на рынке законотворческих прогнозов, когда поставили деньги на какие-нибудь ужасные последствия отмены запрета?

— Нет, вам действительно не понять, — сказал Исповедник. Теперь его улыбка была настоящей. — Но теперь вы знаете, да? После этого разговора вам ясно, почему меня нельзя допускать к принятию решений за человечество.

Эйкон смутился. Это было странно... он чувствовал нутром, но не мог объяснить словами, почему. Он просто ощущал