Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков - [21]

Однажды я слышала, как мама рассказывала тете о том, что у них в каждом вагоне с арестантами повторялась одна и та же история. Их перевозили из одного концлагеря в другой. А как быть, если кому-то становилось так плохо, что он, скажем, не мог соблюдать правила приличия? Но в каждом вагоне всегда находился кто-нибудь, предлагавший: «Обопрись-ка на меня, так-то легче, правда? Потерпи еще чуть-чуть. Скоро нас выпустят подышать, и тебе станет лучше».

Разумеется, подышать никого не выпускали. Но в каждом вагоне определенно находился кто-нибудь, кто мог это сказать. Вы возразите — откуда, мол, мне это известно? Да, известно. И совершенно точно. По крайней мере, в двух вагонах так говорили. Ведь в одном вагоне ехал мой папа, а в другом — мама. А если бы в каком-нибудь вагоне ехал папа Мартина, он бы, наверное, пробормотал: «Не стони, друг, мы еще продержимся. Нас им свалить не удастся — руки коротки».

Конечно, в любом вагоне и в любом классе найдутся такие, кто непременно брякнет: «Не суйся, какое мне дело, что тебе плохо». Или так: «Вот если я всем начну заправлять — тогда будет хорошо»; и обычно никто не сопротивляется таким людям; даже не замечают, что лучше от этого никому не становится.

Собственно, я не хотела сказать, будто все люди совсем одинаковые, потому что даже Либа не так уж здорово похожа на Катю или на Вашека; только в любом классе можно встретить характеры, подобные нашим. Отчего это происходит, а? Класс набирают по алфавиту, а может, еще по какому другому принципу, и все же в любом классе одна девчонка похожа на Либу, другая — на Бару, один мальчик — копия Пепика и одна толстуха — вроде меня. Толстухи везде есть. Правда, теперь мне кажется, это вовсе не обязательно. А такой мальчик, как Мартин, не учится ли и в вашем классе?

Пип исчезает из кухни. Марьяна исчезнуть не отваживается

Три уничтоженных вконец балбеса, три чудака, или «психа», вместе идут домой из школы. Молча. И только почти около дома Данка спрашивает:

— Ты дрался?

Пип молчит.

— Ярда?

Пип кивает головой.

Девочки раздумывают, что скажет мама, увидев кровь на рубашке и на штанах Пипа. Пипа это тоже беспокоит. Потом Данка все-таки спрашивает:

— Ярда опять влип?

— Да.

— С Барашком?

Пип кивает снова.

Только поднимаясь по лестнице, Марьянка отваживается спросить:

— А что у вас-то стряслось, Данка?

Данка лишь отмахивается.

— Это я об парту, — говорит Пип. — Ты же знаешь, у меня нос слабый.

Мама кивает. Она об этом знает. Знает она и кое о чем еще. Она приносит Пипу спортивные штаны, куртку и кусок шоколада. На сковородке пекутся картофельные оладьи, которые Пип, может, съел бы с большим удовольствием, но он берет шоколад и улыбается маме. Немножко криво, потому что нос и губа у него распухли, и главное — распухли с одной стороны.

Мама смачивает чистый носовой платок в холодной воде и вытирает засохшую кровь. Под носом, кажется, еще немножко осталось. Ведь в школе над умывальником нет зеркала. Мама смывает кровь очень осторожно, совсем не больно, вода лишь приятно холодит, а во рту у Пипа тает шоколадка, и это тоже очень приятно. Вид у мамы такой, будто она знает, что все ее усилия напрасны. «Она будто снова едет в том самом лагерном вагоне, — думает Марьяна, — и понимает, что не в силах прекратить войну, эпидемии, что она безоружна и беспомощна против несчастий, подкарауливающих людей повсюду».

А ждать можно чего угодно, любых напастей — они ворвутся и обрушатся на Пипа и на девочек, а что может мама, если у нее ничего нет, кроме пары рук, мокрого чистого носового платка и кусочка шоколадки?

Вдруг — звонок. Звонят настойчиво и долго. Все вздрагивают. Сильнее других Марьяна. Так звонили, наверное… Но она тут же приходит в себя и вспоминает, в чем дело. Все тоже сообразили это и переглядываются. Пятница! Пришла пани Файтова. А Пипа с его распухшим носом некуда спрятать, потому что Данка уже идет открыть ей дверь.

— Дай бог здоровья, Данушка, как мы сегодня себя чувствуем? А что Марженка? Все здоровы? Мама на кухне? Она уж, наверное, меня заждалась. Как бы она со всеми своими делами справлялась без пани Файтовой!

Ну вот сейчас, наверное, она всплеснет руками и запричитает: «Господи боже мой, да что же это с Филиппеком? Наверное, злые мальчишки поколотили, это ужас, какие нынче дети жестокие, а Филиппек, само собой, не умеет постоять за себя, такой он слабенький…» У Марьяны в ушах уже раздается вся эта лавина слов, хотя пани Файтова еще только снимает в прихожей шляпу и не произносит ни слова. Это значит, что она нагнулась и переобувается. С башмаками раки Файтовой приходится повозиться, и время, когда старушка их снимает, — единственное, когда она молчит. Порой слышно только, как она охает и кряхтит. Но, несмотря на то что воцарилось молчание, у мамы в ушах звучит то же самое, что и у Марьяны; мама беспомощно озирается вокруг. Спасти Пипа невозможно. Под стол его не спрячешь — там пани Файтова его обнаружит.

— Ну вот, Данушка…

Тут Марьяна рывком открывает дверь, ведущую из кухни в кладовку, заталкивает туда Пипа и снова поворачивает ключ. Ловит мамин удивленный, а Пипов — благодарный взгляд и движется навстречу пани Файтовой. Нужно дать маме время опомниться.