Троя. Герои Троянской войны - [9]

— Да он очухается! — заметил один из воинов, тронув рукой неподвижное тело собаки. — Дышит, и уже пошевелился разок. Надо бы только привязать покрепче. На два ремня.

— Я не дам ему больше никого тронуть, — твердо сказала Андромаха. — Прости, Неоптолем! Прошу тебя! Ты во второй раз спасаешь жизнь моему сыну.

— В третий, — заметил Пандион. — Перед нашим отплытием приходили базилевсы — Менелай и еще двое, и требовали, чтобы твоего сына принесли в жертву, женщина. Но Неоптолем не дал им и говорить об этом, даже за меч взялся. Так что в третий раз, чтоб ты знала.

Она заплакала, закрыв лицо руками. Густые волосы, распавшись по плечам, будто плащ, прикрывали ее наготу.

Неоптолем смотрел на нее, изумляясь этой сказочной красоте и не понимая, как он мог только что кинуться на эту женщину с яростью и бессмысленностью животного.

— Ты тоже прости меня, Андромаха, — проговорил он тихо. — Я не нарочно бросил Астианакса в воду, я даже не видел, что он повис у меня на руке. Вообще, все было глупо…

Он посмотрел на своих воинов. Все, кто не сидел на веслах, столпились кругом и молча смотрели то на него, то на Андромаху, то на громадного золотистого пса, в это время уже начавшего шевелить лапами, оживать.

— Что вы все стали? — вдруг рявкнул мальчик. — Меня перевяжет кто-нибудь, или мне самому? И найдите какую-нибудь одежду для этой женщины.

Глава 4

Чтобы заглушить боль, он выпил полфляги крепкого вина и почти сразу заснул, с головой укрывшись плащом, уже не ощущая ни качки, ни порывистого ветра, ни влаги, пропитавшей одежду — Неоптолем даже не снял мокрого хитона.

Проснулся он уже после полудня, и взгляд сразу окунулся в белизну новенького паруса, поднятого на мачте взамен прежнего, потрепанного бурями еще в первое плавание. Полный воздуха и солнца, парус сиял, споря чистотой с редкими облаками, скользящими в небе.

Дул ровный попутный ветер. Весла гребцов были подняты и наполовину втянуты внутрь корабля. Воины-гребцы отдыхали, расстелив на досках плащи и блаженно растянувшись на них. Только кормчий был на своем месте, да на мачте, удобно пристроив ноги в веревочных петлях, сидел дозорный.

— Где Пандион? — спросил Неоптолем ближайшего к нему воина, пряча в зевке гримасу боли: при первом же движении прокушенная рука резко и мучительно заболела.

— Я здесь, — отозвался тот, подходя и протягивая базилевсу чашку воды с добавленным в нее вином. — Глотни, ты все еще бел, как этот новый парус.

— Все ли наши корабли плывут вместе с нами? — спросил базилевс. — Никто не отстал и не потонул?

— Наши все видны. Все тринадцать мирмидонских кораблей — твои восемь и четыре твоего отца. Думаю, с них нас тоже видят, — ответил Пандион. — Видны еще пять или шесть чьих-то кораблей. Остальные либо отстали, либо уже изменили направление — плывем-то уже каждый к себе… Как ты, мой господин?

— Да все нормально со мной! — без досады, почти равнодушно отмахнулся Неоптолем и сел, стараясь не опираться на раненую руку. — Слушай, Пандион… — тут он понизил голос, заговорив так, чтобы его больше никто не слышал. — Ты… Ты когда-нибудь брал женщину силой?

— Я? — изумился богатырь. — Силой? А зачем? Я им и так нравлюсь. Бывает, что какая-нибудь нарочно делает вид, что сопротивляется, так ведь это сразу видно, это просто такая игра. А силой… Тьфу! Нет.

Мальчик вспыхнул.

— Ну… А некоторые говорят, что в этом есть какое-то удовольствие.

— Хм! — по лицу Пандиона, бородатому, крупному, слева украшенному тремя небольшими круглыми шрамами, следами боевого трезубца, пробежала усмешка. — Ну да, говорят. Я не пробовал, но если хочешь знать, мой господин, то… уж прости за грубость, по мне это то же самое, что сидеть с завязанным ртом и запихивать в себя еду через задницу — мол, все равно ведь она будет у тебя внутри.

— А если я хочу женщину, а она не хочет меня? — почти со злостью спросил Неоптолем.

— Хо! Не хочет! Сегодня не хочет, а завтра захочет… Они такие. Дай-ка я сменю повязку на твоей руке — кровь вроде бы остановилась, но посмотреть не мешает. Ну и зубы у этого пса!

Вскоре после этого разговора базилевс, миновав белую зыбкую завесу паруса, подошел к своей пленнице. Андромаха, в широком мужском хитоне, подпоясанном веревкой, с волосами, заплетенными в одну толстую косу и кое-как подвязанными на затылке другим куском веревки, сидела на одной из освободившихся возле борта скамеек (гребцы отдыхали) и смотрела в солнечную бесконечность моря. Астианакс, закутанный в плащ, спал на постели из двух тюков, под охраной лежащего рядом с ним Тарка. Завидев подходившего Неоптолема, могучий пес тихо, но грозно зарычал. Его не испугал полученный ночью страшный удар, и он готов был вновь кинуться в драку.

Андромаха обернулась, услыхав рычание собаки, увидела базилевса и, встав со скамьи, подошла к псу.

— Тарк! — ее голос звучал так же мелодично и так же безжизненно, как накануне. — Не смей никогда трогать этого человека! Ты слышишь — ни-ког-да не трогай его. Его отец — Ахилл! Ахилл, понимаешь?

Когда она произносила это имя, ее голос ожил, в нем зазвучали теплота и боль. И громадный пес вдруг заскулил чуть слышно, с тоской глянув янтарными глазами в глаза хозяйке. Потом посмотрел на Неоптолема и чуть заметно мотнул большим пушистым хвостом по доскам корабельного днища.