Тротиловый звон - [3]
«Неужели когда-нибудь кончится эта зима?…»
Неужели когда-нибудь кончится эта зима?
Дотянуть до весны – для меня не простая задача.
Наклонились стволы, ледяную бессонницу пряча,
И раздувшись как бочки, в снегу утопают дома.
Я, скрипя сапогами, по черной дороге иду.
Мерзнут руки и ноги, как будто все тело промерзло.
Начинает казаться – когда-то, в каком-то году
Я вот так уже брел, намотав себе тряпку на горло.
Так же слабо и холодно звезды светили тогда,
И со свистом прерывисто в ночь вырывалось дыханье,
И мигал светофор, как большая тройная звезда,
Для которой еще не придумано нами названье.
«Не чувствуется близости весны…»
Не чувствуется близости весны…
Растущие к поверхности наклонно,
Деревья видят радужные сны.
Дрожат огни, горящие бессонно.
Под желтой пеной ржавая вода
Покуда не больна рассветом первым.
Забвение, прострация, когда
Не шевелятся ни единым нервом.
Как тяжело прощается зима!
Пласты туманные слипаются все гуще.
Часы исторгнуты, и каждый блик бегущий
Костлявым пальцем выковыривает тьма.
«Нет романтики в помине…»
Нет романтики в помине,
Только страхи, как всегда.
Мысли о семье, о сыне,
О войне – итак, когда?
Ждать, конечно, не заставит,
Жуткая, как в старину.
Важно, кто сейчас возглавит
Нашу смутную страну,
И куда свернет ведущий
За собой свою родню –
В рай, таинственные кущи,
Иль на адскую стерню.
Иосифу Раухвергеру
1
Что-то стали люди исчезать…
Пропадает все, что с нами было.
Мертвый друг не выйдет из могилы,
Чтобы о себе порассказать.
Мой ровесник, старый эмигрант.
Современник – наше поколенье,
Замаячит где-то в отдаленье,
Пустоты таинственный гарант.
Жизнь в конце – желаний дефицит,
В дальней полке желтые бумаги.
Тишина, как заполночь в овраге,
И судьба, черней чем антрацит.
2
Задернулись черные шторы,
Как мог бы сказать Басё…
Исчез человек, который
Знал абсолютно всё.
Отодвинулся на расстоянье,
Какое не преодолеть.
Осталось сплошное зиянье,
И хочется околеть.
Кипарисы персты простерли
Над каменной клеткой его.
Слова застревают в горле,
А более – ничего.
3
Выходит, он приговорен,
А я стою в толпе безликой
И наблюдаю, как сквозь сон,
За процедурой казни дикой.
Но размышляю о себе –
О смысле жизни и старенье.
И пот, ползущий по губе,
Противнее, чем несваренье.
4
Конец поездкам в Абу-Гош
И разговорам задушевным.
Когда ты под гору идешь
И жаром опален полдневным.
Его уводят на допрос,
И объявленье приговора.
И пятна черные вразброс
Рассыпались вдоль коридора.
«Я на старости лет перестал говорить…»
Я на старости лет перестал говорить,
Мной забыто великое слово «творить»,
И смотрю я в оконную щелку,
На земле существуя без толку.
Это дело нелегкое – жить налегке
Без стихов сокровенных в твоем узелке
И смотреть безучастно наружу –
Мир без творчества, стал ли он хуже?
Но по узкой тропинке в ничто уходя,
От природы, от пекла ее и дождя,
Вспоминать о себе перестану,
Потому что в бессмертие кану.
«Смысл разлуки – его не понять…»
Смысл разлуки – его не понять.
Остается на веру принять
В мире случая, боли, греха
Покаянную сущность стиха.
Он шуршит, словно дождь в темноте.
Правда Родины в тонком листе.
От нее оторваться, уйти –
Значит, жизнь к прозябанью свести.
Расставание, бред старика…
И выводит прощально рука
Иероглиф, зажатый в строке…
И прохлада в ночном ветерке.
«Шорох Родины влажный…»
Шорох Родины влажный
И акации в ряд.
Город пятиэтажный,
Где огни не горят.
Только лица другие,
И повадка не та.
И дымок ностальгии
Проплывает у рта.
Я сюда приезжаю
По причине одной:
Чтоб судьба, мне чужая,
Прикоснулась к родной.
«Наша задача – слепить народ…»
Наша задача – слепить народ
Из сотен колен его,
Алчных до дури, слепых как крот,
В угрюмое большинство.
Был он ничтожным и прел в грязи
Африк или Европ.
Станет народом ашкенази,
Сефард и эфиоп.
Черный и желтый, и белый он
Сквозь непроглядный мрак
Шаг свой чеканит, как батальон,
В вечность или в овраг.
Вымарать блеск золотых святынь
Эта судьба должна.
В жаркой молитве, среди пустынь,
Народ и его страна.
«Израиль – форма цвета хаки…»
Израиль – форма цвета хаки,
Клочок прибрежной полосы.
Грузины, русские, поляки,
Йеменцы, турки, индусы.
И лишь знакомой нам пилотки
Здесь не увидишь ни на ком,
И разноцветные красотки
Идут на службу босиком.
И окопавшийся в окопе,
К войне готовится феллах.
Рожают больше, чем в Европе,
И молятся на всех углах.
«Неизвестный Кишинев…»
Неизвестный Кишинев –
Странные, чужие взгляды.
Он воскрес из мертвецов
И восстал после распада.
Ни знакомых, ни родни,
Ни товарищей по школе,
Только тополи одни
Светятся в своем раздолье.
И до глупости близка
Та же ржавая калитка.
И скребется у виска
Счастье – слабая попытка.
«Умолкла музыка, дрожат кусты, раздеты…»
Умолкла музыка, дрожат кусты, раздеты.
Дымок таинственный последней сигареты
Растаял в воздухе и хочется вздохнуть
Об обстоятельствах, которых не вернуть.
О том, что жизнь прошла – пустяк, несчастный случай,
И лист ноябрьский колотится в падучей.
В той старой улочке, нет, в переулке том,
Где только домики, просевшие гуртом.
В пространстве, намертво прикованном к предметам,
Где под акацией прохладно было летом.
Году в каком-нибудь, а впрочем, ни в каком,
Лишь отсвет розовый над ржавым косяком.
«Желание жить на земле…»
Желание жить на земле,
Привычка дышать кислородом.
Молчание вслед за разбродом