Тростниковая птичка - [7]

  В пятнадцать я, с благословения дяди Эмиля, и с собранным им рюкзаком с самым необходимым, сбежал из отцовского дома и отправился в другой город на рейсовом флайбусе поступать в воинскую школу. И заполняя анкету в графе 'имя' решительно вывел 'Сайгон из рода Песчаных котов'. За моей спиной шептались, но еще живо было старое правило, позволявшее именоваться именем рода вместо отцовского, хотя и не было принято так среди воинов. В школу я поступил, и с удовлетворением узнал о том, что отец был взбешен и моим побегом, и тем, каким именем я назвался, и, самое главное, тем, что у него больше нет надо мной власти. Жизнью в доме отца я был хорошо подготовлен и к попыткам задеть и унизить, и к неизбежным дракам, и к нездоровому интересу ко мне, вызванному моей непривычной для керимцев внешностью - драки, издевки и попытки задеть я пропускал мимо себя, отвечая скорей автоматически. Не был я готов лишь к искреннему проявлению теплых чувств: в первый 'родительский' день, через две луны после поступления, я даже не хотел выходить из общей спальни. Но почему-то вышел, спустился вниз в рекреацию, полную родителей и других кадетов, и замер увидев повзрослевшего и серьезного Терри. А рядом с ним - Уну и Расмуса. Мне казалось, что я не могу дышать, так больно стало в горле, и ноги стали словно ватные. Терри увидел меня, и стал прорываться сквозь толпу, чтобы, как в детстве, стиснуть мне руку чуть ниже локтя своими ладонями:

  - Сай, большой брат! Ты стал такой серьезный!

  А потом подошла мама, и обняла меня, и я старался не показывать - как я соскучился по её теплу, по родному запаху, и удивлялся, какая она теперь стала маленькая - я почти с нее ростом. Я смутился, мне хотелось одновременно замереть в её объятьях, и вырваться из них, и я все гладил её по волосам и утешал её ломающимся голосом:

  - Ну все хорошо, мам, все хорошо, что ты со мной как с маленьким.

  Расмус чувствовал себя неловко, долго топтался рядом не решаясь подойти, а тогда я сам шагнул ему на встречу, он неожиданно и неловко обнял меня, и зашептал:

  - Сай, мальчик мой, я так виноват, я не смог тебя защитить.

  И неожиданно где-то в глубине души по ледяному панцирю поползла маленькая трещинка, а я таким же шепотом ответил:

  - У меня всегда будет один отец. Только пусть это будет наша тайна.

  Когда мы шагнули в сторону друг от друга, глаза Расмуса влажно блеснули. Наверное - показалось, ведь в это время я пытался вытереть свои, в которые попала противная мошка.

  Эдвард, сын Эвана, появлялся за пять лет обучения в школе несколько раз, на официальных церемониях. Но после каждой сессии я получал длинное пространное письмо с разбором моего поведения и полученных оценок.

  А про поведение ему всегда было что написать. Через два года после меня в воинскую школу поступил Терренс. Как он сам говорит - чтобы быть ближе ко мне, но я-то помню, что у него никогда не было особенной тяги к отцовому ремеслу, которая, похоже, вся досталась Сибилу. Так вышло, что не сумев наладить отношения со своими одногодками, я, с легкой руки Терри, который быстро обрастал друзьями и полезными знакомствами, прибился к его компании. Сразу после выпуска мне предложили отучиться еще два года по специальной программе на командира десятки и я согласился не раздумывая: это были еще два года вне поле зрения отца, два года рядом с друзьями, которых у меня так долго не было. Самым большим потрясением для меня стало, что едва получив документы, как командир десятки, я обнаружил, что бук забит почтой, а к нам с Терри в комнату началось паломничество тех, кто хотел в эту десятку войти. Если желанию Терри и его друзей я был не слишком удивлен, то просьбы от одногодок или тех, кто закончил школу раньше меня и уже разъехался по домам, меня сильно удивили. Когда я поделился этим с Терри, тот лишь усмехнулся, и махнул рукой, в которой была зажата хурма:

  - Просто ты правильный парень.

  И в этой фразе был весь мой брат.

  Домой я вернулся уже вместе со своей десяткой. К несчастью, я все еще был наследником главы рода и отец запретил моей десятке наемничать на чужих планетах, мотивируя соображениями безопасности. К счастью - запретить что-либо на Кериме он нам не мог, мы были на хорошем счету, и сумели к двадцати пяти, как и положено приличным воинам, перебраться из общинного дома в свои собственные. В то время я уже подумывал о женитьбе: Кайла была юной, жгучей красавицей, похожей на экзотический цветок. Я дарил ей сладости и украшения, которые привозил с заданий, собирал меха для брачного ложа, и даже ходил в храм Праматери посмотреть на браслеты. Мне казалось, что я ей нравлюсь, во всяком случае - желтые, солнечные бусины на мою куртку она нашила сама. Я брал её за руку, и чувствовал, как сердце сладко падает вниз и замирает.

  Так было, пока однажды, вернувшись раньше времени, я не прокрался к её дому, надеясь сделать сюрприз. Да так и замер под раскрытым окном:

  - Сайгон? - отвечал мой нежный, трепетный цветок на вопрос подруги, - Ну сама посуди, он же урод! Ты же видела - он пошел в свою ведьму-мать: волосы эти, как солома на солнце выгоревшая, тонкокостный, как будто палку проглотил, глаза большие непонятного цвета, лицо вытянутое. Ну кто на него еще посмотрит? А тут я, сама бусины нашила. Да он на меня надышаться не может, любой каприз исполнить готов. А браслет оденет - и никуда уже не денется. Чтобы стать женой главы рода и потерпеть можно, вон Найна - терпела же.